Ее напускной цинизм, целиком скопированный у Эрики, оказался убедительным. Она немедленно получила телефон и даже точный адрес, по которому проживала Тихонова. Александра с сильно забившимся вдруг сердцем убедилась, что та жила совсем недалеко от станции метро «Смоленская». Отчего-то художница с самого начала думала, что троица познакомилась именно в том районе. Что-то понемногу начинало связываться в ее сознании, оформляясь в еще нечеткую, зыбкую картину, уже входившую в определенные рамки. «Неделю назад Эрдель впал в депрессию, заговорил о неотвратимости судьбы. Рассказал мне историю о знакомстве с Вороновым. И вдруг загадочно замолчал, будто испугавшись чего-то, недоговорил. Неделю назад заболела Тихонова!»

– В какой все-таки больнице лежит Евгений Игоревич? – спросила она. – Хотел он того или не хотел, а я все же туда схожу. Хотя бы врача расспрошу… Мы так давно друг друга знаем…

Татьяна и на этот раз, вопреки ожиданиям, покорилась ее просьбе, словно позабыв о запрете мужа, который так решительно озвучила вчера вечером по телефону. Вообще женщина выглядела растерянной, ее заметно мучила тайная тревога, которую она не решалась высказать. Внезапно отряхнув пальто – чистое, грязь лишь мерещилась ей повсюду в захламленной мастерской, – она заявила:

– Что ж, мне пора ехать. Договорилась с подругой, сняла у нее квартиру на две недели. А они на все праздники уезжают на дачу.

– На праздники? – непонимающе взглянула на нее Александра и спохватилась: – Ах да, ведь Новый год через неделю!

Женщина совсем забыла о том, что близится единственный день в году, который она старалась проводить с родителями. Удавалось это не всегда, но на этот раз, она твердо обещала им, что никуда не уедет из Москвы. «А что теперь? – Александра с содроганием представила реакцию матери в ответ на возможную отмену совместного новогоднего застолья. – Если все обернется настолько скверно, что мне придется уехать? Знать бы только, чего и кого бояться?»

Татьяна уже простилась и ушла, и давно утихли внизу ее торопливые шаги, а художница все стояла на пороге, словно ждала чего-то. С трудом опомнившись, она закрыла дверь. «Пора за работу, каждый должен заниматься своим делом. Нечего думать о том, чего все равно нельзя понять!»

Она тщательно протерла рабочий стол влажной, затем сухой тряпкой, застлала его грубым чистым холстом. Сняла с мольберта этюд, еще раз внимательно осмотрела его и, убедившись в относительно приличном состоянии картины, положила ее на стол изнаночной стороной вверх. Вооружившись мягким, косо срезанным ластиком, Александра начала расчищать заросший грязью холст, нежно проводя заостренной гранью ластика вдоль нитей основы. Работа была чисто механическая, не требующая усилий ума, и ее мысли невольно вернулись к теме, с которой она безуспешно пыталась проститься.

«Значит, все они, все трое, были знакомы с давних пор… И раз Тихонова живет рядом с Арбатом, как я понимаю, в тех местах, о которых говорил Эрдель, есть шанс, что она связана с той старой историей. Но что же случилось? Как они заразились, главное, чем? И как все по-разному у них протекает! Женщина еще борется, не прибегая к помощи врачей. Здоровяк Воронов уже мертв. Эрдель…»

Ластик замер в ее руке. Нет, она не могла заставить себя заниматься привычной, рутинной работой. «Съездить, разве, в больницу?»

Александра в смятении отложила ластик. Уже по характеру этой пушистой, похожей на бурый мох, пыли она могла сказать, что картина висела в плохо и редко проветриваемом помещении, скажем, в углу библиотеки. «Поговорить с врачом? Передачу, может, не примут, но хоть записку передам! Почему она забрала у мужа телефон? Не спросила, забыла. Почему он не хотел ехать в больницу? Или она не говорила этого, когда звонила, мне послышалось? И это забыла выяснить. Тихонова ни в какую не ложится в больницу. Воронов переносил все на ногах. Эрдель тоже не хотел. Как сговорились! А может, правда сговорились? Но если людям в их возрасте становится невмоготу, они редко бегают от врачей! Не от самых последних в Москве врачей, к слову!»

Она решительно выключила сильную лампу, при свете которой расчищала холст. «Поеду! Если опоздаю и с ним что-то случится, а я так ничего и не узнаю, никогда себе не прощу!»

Застегнув сапоги, накинув куртку, женщина замешкалась, вспомнив о картинах. Оставить дорогие полотна в весьма условно запертой мастерской? Какого опытного вора остановила бы эта дверь, обитая железными ржавыми листами, и пусть исправный, но единственный и уже старый замок? Отнести их вниз, к Стасу? «Но у него сейчас “фея”. И Марья Семеновна возмутится, она против таких комбинаций. Не любит за чужое имущество отвечать! Да и рассердилась она на меня…»

Оставался один выход, самый простой и самый неприятный.

Александра заперла за собой дверь и торопливо спустилась по железной гремящей лестнице, которую в шутку называла своей гремучей змеей. Миновала нежилой четвертый этаж, как всегда, стараясь не смотреть по сторонам. Забитые гвоздями двери двух пустовавших мастерских печально напоминали ей прошлое, совсем недавнее. Тут жили ее друзья, к ним она спускалась запросто, одолжить кофе, сахару, сигарет, – и так же свободно они входили в мастерскую к ней. Двери она тогда вовсе не запирала. Никто их не запирал тут, пока весь подъезд был населен. Художники, скульпторы, реставраторы, их клиенты, модели и просто знакомые входили в любую мастерскую, как к себе домой. Жизнь кипела даже на лестничной клетке. Нынче все опустело. Женщина не хотела себе признаваться, что ей страшно в этом вымершем доме.

На третьем этаже она не удержалась, остановилась на миг возле двери скульптора. Оттуда слышалась музыка. «Фея» явно прибыла вовремя, романтический вечер обещал быть удачным. «Если только Марья Семеновна не сообразит, что ее и на сей раз отослали с ложным поручением. Странно, что ей это так редко приходит в голову! Мы все на удивление долго не замечаем обмана, когда речь идет о наших близких…»

Дойдя до второго этажа, она постучалась в дверь бывшей мастерской Рустама. Стучать пришлось несколько раз, под конец она забарабанила кулаком. Дверь распахнулась неожиданно для нее, Александра не слышала приближающихся шагов.

Маргарита стояла на пороге, стягивая на груди края расстегнутой вязаной кофты. Из-под них виднелось белье. Волосы у нее были мокрые, с потемневших рыжих прядей капала вода, и женщина машинально ежилась, когда щекочущие капли стекали по шее.

– Неужели моешься? – растерянно спросила Александра. Она давно отвергла идею омовений на своем убогом чердаке, за недостатком воды, а также из-за жестоких сквозняков. В зимнее время это было то же самое, что мыться на улице. За всеми гигиеническими нуждами приходилось обращаться к жившим неподалеку друзьям, в которых, к счастью, недостатка не имелось.

– Согрела воды в чайнике, вымыла голову, – Маргарита снова провела ладонью по слипшимся волосам. – Я простужусь тут на пороге. Что ты хочешь?

Художница отметила, что та говорила уже как полноправная хозяйка предоставленной ей квартиры, как будто к ней заявилась с пустыми разговорами надоедливая соседка. Она не обиделась, но внутренне сжалась. Слова, заготовленные было, примирительные и дружеские, остались не произнесенными. Александра сухо сказала: