Татьяна вдруг отвернулась и, уронив голову на колени, затряслась. Спустя секунду послышались глухие рыдания, которые она пыталась удушить скомканными в кулаке перчатками. Александра с сильно бьющимся сердцем подскочила к ней и обняла за трясущиеся плечи:

– Ну?! Говорите, умер?! Умирает?! Что можно сделать?!

Татьяна замотала головой, все еще отворачивая лицо, и с трудом выдавила, превозмогая нервные рыдания:

– Нет, не умирает, состояние стабильное, средней тяжести, так врач говорит, но… Я боюсь, слышите, я боюсь, что он сошел с ума!

– Да почему вы так думаете? – Переведя дух, Александра придвинула себе стул и присела рядом. – Что случилось?

– Он… вчера не велел мне ночевать дома, и я из больницы поехала к родителям, напугала их, ничего не смогла объяснить! А как сказать им, что муж считает, будто я должна скрываться! Да после этого мне прямой наводкой путь в дурдом, так-то!

Татьяна вытерла слезы перчатками и швырнула мокрые кожаные комочки на пол, словно пытаясь выместить на них злость. А она была очень зла, в этом не оставалось сомнений. Ее голубые глаза сделались почти белыми от гнева.

– И самое поганое, что я ему поверила, уж очень убедительно он говорил! Все твердила себе – нет, поеду домой, а в конце концов поехала к своим старикам! Умеет он убеждать!

– Может, он и болен физически, но психически всегда был абсолютно нормален! – осторожно произнесла Александра, стараясь не показывать, насколько неприятное впечатление произвел на нее этот рассказ.

Она очень старалась забыть о маленькой записке на клочке газетной бумаги, о записке, содержащей всего несколько кратких слов. Содержащей предупреждение, которое Эрдель, неизвестно по какой причине, сделал теперь и своей жене. Бежать, скрыться. Сменить место жительства, немедленно. «Значит, это не бред, не случайность, что-то серьезное, о чем невозможно было сказать яснее!»

Александра взяла свою куртку со спинки ветхого кресла, где та обычно висела, пошарила в карманах и, достав записку, протянула ее Татьяне. Та взяла бумажку, уже затертую на сгибах, развернула и, прочитав, пожала плечами:

– Что это?

– В смысле? – Забрав записку, Александра убедилась, что не перепутала ее с другой бумажкой, каких в карманах всегда обреталось множество. – Это же Евгений Игоревич мне оставил вчера!

– Когда успел? – проворчала Татьяна. – Ему же с самого утра было нехорошо. Да это и не его почерк.

– Почерка тут вообще никакого нет, а записку я нашла у вас в дверях, когда вчера приехала, по звонку! – теряя терпение, воскликнула Александра. – Хотите сказать, что не знаете о ней ничего?

– Я ничего не видела, – скривив тонкие губы, заявила Татьяна. – Во всяком случае, он был не в том состоянии, когда пишут письма!

– Но тогда кто это сделал?!

Татьяна зябко прикрыла колени полой пальто и вздрогнула. Александра, давно привыкшая к тому, что ее жилище зимой превращалось в нежилой барак, уже почти не простужалась, закалившись, и холод замечала лишь в сильные морозы. Избалованная холеная гостья дрожала всем телом, ежась на стуле.

– Ну откуда я знаю? – тоскливо проговорила она. – Мне есть о чем подумать, кроме этого. Случайно кто-то сунул. Перепутали дверь. Все равно! Скажите лучше, вы в последнее время за ним ничего странного не замечали? Не вел он с вами никаких… как бы сказать… неординарных бесед?

Александра расправила записку и, отойдя в угол, аккуратно положила ее в верхний ящик письменного стола. Ящик еле выдвигался, он был битком набит такими же «ценными» бумагами, которые женщина никак не решалась выбросить, сохраняя год за годом, напрасно собираясь разобрать. Но эту записку она твердо намеревалась «выяснить». «Ошиблись дверью? Там мое имя, там… Не знаю, как можно услышать в нескольких словах знакомый голос, но это был “голос” Эрделя! Он звал меня по имени, но всегда на “вы”. И мы дружили, хотя никогда не клялись друг другу в дружбе. Есть вещи, которые не нужно обсуждать. Подходят люди друг другу, есть о чем поговорить – и хорошо».

– Так заговаривал он с вами о чем-нибудь странном? – повторила Татьяна, не дождавшись немедленного ответа.

– Мы редко, так сказать, говорили о «не странных» предметах. – Александра плотно задвинула ящик.

Ей вдруг стало жарко. Женщина впервые осознала всю серьезность происходящего. До сих пор над ней довлело лишь аморфное предупреждение и столь же бесформенная невидимая угроза. «Здесь что-то не то, и очень не то. Мне надо было послушаться Эрделя, как я слушала его всегда! Он просил меня о немыслимом доверии, ну так и надо было довериться и, не размышляя, попросту уехать!»

Татьяна говорила что-то, не доходившее до сознания задумавшейся вдруг художницы. Очнувшись, Александра прислушалась.

– Его просто как подменили, – жаловалась Татьяна, обращаясь даже не столько к хозяйке мансарды, сколько к пустоте. Она раскачивалась на стуле, съежившись, втянув голову в воротник пальто, отчего казалась почти горбатой. Сейчас женщина не выглядела ни моложавой, ни красивой. – Он последнее время ждал беды, и вот дождался! Откуда эта напасть на нас?!

– Простите, о чем вы сейчас говорили? – Александра подошла к ней. – Он ждал беды? Говорил об этом? Какими словами?

– Нет, прямо не говорил, но мы так давно вместе, что слов не нужно. Он места себе не находил. То звонил кому-то, шептался, что-то выяснял, а если я – ну не скрываю! – пыталась подслушать, сразу бросал трубку. Уезжал куда-то, и ни слова куда, а у нас всегда было заведено говорить, чтобы я не волновалась. Он мог бы мне соврать, но он же никогда не врал…

Александра молча кивнула. Эрдель был беспощадно честен. Коллекционер не только никогда не врал сам, но и совравшего ему человека немедленно вычеркивал из списка знакомых. Тут, на взгляд художницы, таилось что-то слишком беспощадное, даже болезненное. «Но, – говорила она себе, извиняя эту бескомпромиссность, – бывают недостатки хуже!» В самом крайнем случае, если уж никак нельзя было сказать правду, Эрдель отмалчивался.

– Он никогда не врал! – Татьяна вдруг всхлипнула и вновь содрогнулась всем телом, а художница с ужасом поняла, что гостья говорит о муже как о мертвом.

– Ему кто-то звонил? – спросила Александра. – Может, угрожали? Требовали денег? В нашем деле бывает всякое. Шантажисты… Люди, считающие себя обманутыми… Просто сумасшедшие, которых всегда много трется вокруг антиквариата.

– Нет, я не замечала, чтобы его преследовали… – призналась Татьяна. Она говорила теперь совсем доверительно, словно близко знала Александру много лет. – Ничего подобного не замечала. О деньгах он тоже ни разу не заговорил. То, что я откладывала на новую кухню, так и лежит, он не прикоснулся… Нет, не в деньгах дело. Он изменился… И раньше не отличался разговорчивостью, а тут вдруг вообще замолк. Несколько раз заводил разговор о судьбе… О чем-то непонятном! Вот я вас и спросила…

– О судьбе?! – вздрогнула Александра. – Он говорил о судьбе, что?