И не было на этот раз в её глазах благожелательности, а были неодобрения (удач профессора-фаворита?) и ехидство, а может быть, и неожиданная для Куропёлкина враждебность.

Выяснять, из-за чего на него дуется горничиая и какие такие удачи она приписывает «профессору, и не только…», Куропёлкин не стал. Да и не у кого было выяснить. Горничной уже не было в его логове с оконцем.

«Не добыть ли вам пива?» — это предложение Дуняши сразу же удивило его, а теперь и вовсе казалось ему подозрительным. Однажды он уже относил пивную тару к Люку и собирал грибы шампиньоны. Нынче-то с чего бы вдруг было предложено ему запрещённое контрактом угощение? Собственными ли хлопотами Дуняши оно было вызвано? Или включено необходимым действием в коварные козни, кому-то выгодные? Возможно, он уже существовал в этих кознях, не зная о них и о их сути, и теперь был выделен в определённое действующее лицо, типа — дурак, и по сюжету чьих-то игр — совершать полезные для кого-то поступки. Что значит, для кого? Прежде всего, конечно, для домоуправителя господина Трескучего! Но впрочем, может, и ещё кого-то, для него, Куропёлкина, даже и немыслимого…

Вряд ли в неосмысленностях ситуации были упрятаны лишь интересы (или печали?) горничной Дуняши, шоколадницы, чей напиток отсутствовал в поместье госпожи Звонковой.

Неужели всё же её расстроили удачи (какие? какие?) «профессора, и не только»? Кого — и не только? Любимчика? Или… «Женечка», ласковая рука гладит волосы, а потом… А потом! Любовника, что ли? Такого быть не может. Никогда.

Однако…

Сладкие мысли потекли в голову Куропёлкина. Теперь он был Емеля на печи. Мечтатель. Но кто же из русских людей не мечтатель?

На эти бы сладкие мысли да призвать бы пчёл из двух ульев!

Но Куропёлкин пчёл не призвал.

Напомнил себе, что здесь он в лучшем случае — умственная игрушка. Или даже шут.

Обеденный стейк Куропёлкин прожевал вяло. От предложенной ему ещё одной порции мяса отказался. Увял.

Горничная Дуняша нашла его после обеда.

— Хандрите, Евгений Макарович? — поинтересовалась Дуняша. — Напрасно. Имею сведения от госпожи Звонковой.

— Какие? — взволновался Куропёлкин.

— Для вас — чрезвычайно благоприятные, — сказала Дуняша. — Для вас… Впрочем, при нынешних обстоятельствах иного и нельзя было ожидать.

Опять Дуняша выказывала своё неодобрение каких-то нынешних обстоятельств и каких-то удач Куропёлкина. Куропёлкин промолчал…

— Сведения такие, — вздохнув, сказала Дуняша. — Вам передана благодарность. И воздушный поцелуй. Считайте, что почти орден. Блестящий успех Нины Аркадьевны на каком-то международном симпозиуме. И вот вам новые книги для работы.

И были переданы Куропёлкину «Анна Каренина» в двух томах (наконец-то!) и книга с картинками «Китайская пейзажная живопись».

— И всё? — спросил Куропёлкин.

— Ну, и воздушный поцелуй, — сказала Дуняша. — Воспроизвести его я не смогу. И нечего вам хандрить. Вы ведь теперь Женечка.

— Вы, Дуняша, дерзите, не знаю по какой причине, — сердито сказал Куропёлкин.

— Кстати, уважаемый Евгений Макарович, — сказала горничная, — у вашей двери стоит ботинок.

— Какой ботинок? — удивился Куропёлкин.

— Хорошей кожи. Но временем искалеченный. С акульей пастью, — просветила Дуняша. — Выбрасывать его я не отважилась. Потому как не знаю, откуда он взялся. Может, сам пришёл. А может… Так что сами решайте, что с ним делать, вдруг он вам пригодится… Всё. Откланиваюсь.

Куропёлкин держал в руках книгу о китайской пейзажной живописи и раздумывал. Наверное, Нина Аркадьевна всё же собралась ехать в Китай и ей для какой-то частности понадобились знания о китайских пейзажистах. Новое задание не слишком озаботило Куропёлкина. Во Владике в годы его службы не раз устраивали выставки исскуства из музейных собраний сопредельных земель — Поднебесной, Восходящего солнца, стран поменьше — Кореи, Монголии. Куропёлкин с любопытством их посещал, вбирал в память свитки и гравюры, запоминал разъяснения экскурсоводов, часто — иноземцев, и теперь самонадеянно полагал, что он — в теме. А присланную книгу лишь стоит пролистать.

Да и не до книг ему сейчас было!

Он не подвёл, не опозорил работодательницу Нину Аркадьевну Звонкову.

Он не посрамил Нинон!

«А в нём душа кенаркой пела…» — вспомнилось Куропёлкину. Откуда эти слова? С танцплощадок Котласа и Владика (в дни увольнений). Там мужик в ритме и при звуках фокстрота рассказывал: «Она в киоске торговала холодным квасом и ситро…» И так далее. «И оглянувшись, увидала: стоит парнишка молодой… И он стоял и повторял: „Какой у вас чудесный квас!“, а про себя твердил хитро: „Вы лучше кваса и ситро!“».

Да, в нём, Куропёлкине, душа кенаркой пела.

Он не подвёл, не посрамил госпожу хозяйку. Она по электронной почте отправила ему воздушный поцелуй. Он заслужил. Женечка…

Растроганный Куропёлкин намерен был отправиться в травяные просторы с шампиньонами и нарвать для Нины Аркадьевны букет полевых цветов с ромашками, гвоздиками, колокольчиками, львиным зевом. До того стал нежным…

Но его остановили камеристки. Явились к нему, об их сеансе он нынче забыл, и они обеспокоились.

— Чтой-то вы к нам опаздываете? — спросила барышня Соня. — График нарушаете. А у нас ведь очередь!

— Вы уж поспешайте, Евгений Макарович, — сказала Вера, — а то ведь госпожа в своих усталостях от трудов невыносимых надумает рано отойти ко сну… А что это у вас, у двери, стоит такой рваный и вонючий башмак?

— Не знаю, — сказал Куропёлкин. — Сам пришёл. И не уходит.

Следовало ожидать привычных шуток и подтруниваний камеристок. Но Вера с Соней были серьёзны. И смотрели они на Куропёлкина холодно-строго и даже будто бы с мало объяснимой укоризной.

— Больно вы сегодня важные, — сказал Куропёлкин.

— Это вы, Евгений Макарович, теперь важный, — сказала Соня. — Нам вот за вами гоняться приходится. Говорят, что вас вот-вот из подсобных рабочих переведут в советники.

— С чего вы взяли? — спросил Куропёлкин.

— Нам лучше знать, — сказала Вера. И — ни мгновения улыбки.

— Но особо не радуйтесь, — вступила Соня. — Ведите себя внимательнее и благоразумнее… И не раздражайте вонючим ботинком. И через полчаса, ваше начитанное сиятельство, ожидаем вас на процедурах.

«А в нём душа кенаркой пела, и пить хотелось без конца…»

Не отставала глупость от Куропёлкина. Не отлипала.