— Звучит убедительно, — улыбнулась Елена. — Я предлагаю сначала поговорить, а то вино вскружит голову, могу что-нибудь и пропустить.

Она достала маленький блокнотик, в котором сделала пометки и короткие записи сразу после прогона. Эта давняя привычка, выработанная еще в годы учебы в ГИТИСе, помогала при разборах и обсуждениях спектаклей не растекаться мыслию по древу, говорить четко, последовательно, не путать фамилии артистов — не всегда к прогонам были готовы программки, а артисты — народ самолюбивый и обидчивый.

Просидели они с Виктором долго: надо было рассказать ему о Кате, о ее новом увлечении, потому что Елене Андреевне, несмотря ни на что, было тревожно за дочь — уж очень рискованным казался ей этот роман с зятем шефа. Разговор о дочери взволновал Елагина, он забросал Елену вопросами.

Вино почти было выпито, она взглянула на часы и стала поспешно мыть бокалы, убрала бутылку с остатками содержимого, попутно заглядывая в большое зеркало, висящее над диваном.

— Витя, прости, но мне пора, — сказала она. — Уже без пятнадцати семь.

— Да, да, — согласился он, — я тебя не стану задерживать. Спасибо за серьезный разбор. До встречи. — И он направился в прихожую.

В ту же минуту прозвучал звонок. Виктор Елагин открыл дверь. На площадке стоял Николай Васильевич.

— Простите, я к Елене Андреевне, она дома?

Елена подскочила к двери.

— Да, да, Николай Васильевич, заходите!

— Прошу вас, — сказал Елагин и вслед за гостем непринужденно направился в комнату, словно никуда и не собирался уходить. Встретившись с недоуменным взглядом Елены, он по-мальчишески подмигнул ей и выставил недопитую бутылку вина.

Елена Андреевна была в бешенстве, но ничего не могла противопоставить раскованному поведению Виктора, который словно почувствовал себя в обстановке французского водевиля и без подготовки начал играть новую роль.

Как опытный и тонкий театровед Елена мгновенно уловила это и, взяв себя в руки, представила мужчин друг другу:

— Познакомьтесь — Николай Васильевич, мой друг, Виктор Елагин, мой бывший муж.

— И настоящий, — уточнил Виктор. — Садитесь, давайте выпьем за знакомство. У нас еще осталось немного вина.

Ей ничего не оставалось, как поставить на стол три бокала…

Николай Васильевич почувствовал себя крайне неловко и минут через десять, сославшись на дела, извинился, откланялся.

Когда дверь за ним закрылась, обычно сдержанная Елена Андреевна звенящим от ярости и возмущения голосом спросила:

— Что ты себе позволяешь? По какому праву ты устроил здесь театр одного актера?

Елагин сел на диван, откинулся и с улыбкой заметил:

— Но ты отлично мне подыграла.

— Я подыграла?! Замолчи, бесстыжая твоя физиономия! Как ты смеешь играть моей жизнью?

— Леночка, ты путаешь понятия. Я вовсе не играю, а спасаю тебя, потому что мне слишком дорога твоя жизнь. Ну зачем он тебе нужен? Что у вас может быть общего?

— Какое тебе до этого дело? Это мои проблемы, и не суй куда не следует свой нос!

— Поверь, ты еще будешь меня благодарить, — не унимался Виктор.

— Да кто ты такой, чтобы тебя еще благодарить?

— Как кто? — изобразил искреннее удивление Елагин. — Я твой муж. Кстати, ты меня оскорбила, назвав меня бывшим.

— Ах, ты еще и оскорблен? — буквально задохнулась от возмущения Елена Андреевна.

— Разумеется. В доказательство могу продемонстрировать тебе мой паспорт.

— На кой черт сдался мне твой паспорт!

— Согласен, он тебе не нужен. Тогда загляни в свой.

— Перестань немедленно фиглярничать! У нас с тобой двадцать с лишним лет нет ничего общего!

— Вот тут, Елена Андреевна, вы глубоко заблуждаетесь: у нас общая духовная жизнь, которая никогда не прерывалась, и еще небольшая деталь — у нас общая взрослая прелестная дочь.

Елена внезапно сникла, опустилась на диван, закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Елагин обнял ее, прижал к себе и стал успокаивать, словно ребенка:

— Леночка, родная, ну что ты… И все из-за этого типа? Хочешь, я побегу, догоню этого гоголя-моголя и верну?

— Что ты несешь, какого гоголя?

— Николая Васильевича, почти Гоголя — ты забыла классику.

— Идиот! — Елена Андреевна резко вскочила.

— Согласен, ты права, но не совсем: я был идиотом двадцать с лишним лет назад, как ты изволила подсчитать с математической точностью, а теперь поумнел. Разве не заметно? Давай это обсудим. Иди сюда, не стой, как афишная тумба, — и он привлек ее к себе, целуя мокрые от слез щеки.

Она не сопротивлялась и только повторила шепотом:

— Идиот…

Степ звонил почти из каждого города, куда перемещалась их рок-группа со своими гастролями, или, как называли это сами музыканты, чесом. Каждый раз в трубке звучали одни и те же слова?

— Привет, это Степ!

Сначала Катя просто давала отбой, а потом решила сменить мобильник, заодно и получить другой номер, тем более что появились новые, усовершенствованные, изящные аппараты.

Когда в пятницу вечером приехал Андрей, он прямо с порога недоуменно спросил:

— Что с твоим телефоном? Я пытался позвонить тебе из Внукова, но мадам автоматика ответила, что абонент недоступен.

— Прости, я не успела тебе сказать… Дело в том, что я хотела сменить номер, а потом решила просто отключить старый сотовый и купить новый. Теперь я вся в телефонах, новых и старых.

Андрей обнял ее, прижал к себе, потом отстранил и внимательно посмотрел в глаза:

— У тебя что-то случилось?

— Ерунда, ничего особенного… — ответила она и сама почувствовала, как неубедительно звучат ее слова. Тогда Катя решила рассказать Андрею все с самого начала, так, как оно и было на самом деле, ничего не утаивая, не скрашивая и не оправдываясь. Про себя она подумала, что, если Андрей осудит ее или станет плохо о ней думать, лучше уж сейчас, а не когда-нибудь позже.

— Вот и все, — закончила она свой рассказ. — Теперь остается только проблема с городским телефоном, но я редко бываю дома, только по вечерам. Все мои близкие звонят обычно мне по мобильному, и я могу спокойно его отключать. — Катя замолчала, ожидая реакции Андрея.

— Да-а, — задумчиво произнес он. — Упорство и настойчивость, достойные лучшего применения…

— Я думаю, с точки зрения Степа, добиваться любимой женщины — это и есть наилучшее применение настойчивого характера. Ты так не считаешь?

— Не знаю… пожалуй…

— Хочешь сказать, что тебе не приходилось добиваться любви женщины, они сами к тебе тянулись, как я, например?