— Получается, ты в тринадцать лет должна была стать ведьмой? Но без моих эмоций, моего страха и боли, этого бы не случилось?

— Не знаю, — протянула Ингрид. — Скорее всего, нашелся бы другой способ. Я просто хотела сильно напугать тебя. Получить твои эмоции. Ты же была такой независимой. Занималась в своей цирковой школе, хорошо отвечала на уроках и никогда, никогда не показывала виду, что восхищаешься мной.

— Не верю я в предопределенность, — тихо произнесла Ким.

— Ты мне нравилась. Очень, — выдохнула девушка.

А Ким поднесла чашу к лицу Ингрид, чтобы лучше разглядеть ее глаза.

— Врешь ведь, но продолжай. Интересно послушать твои сказки.

— Да только дело тут не во мне и не в ведьмах вообще, — усмехнулась Ингрид, — просто все совпало один к одному.

— Не темни уже…

— Хорошо. Повторяю, моя ведьмовская сущность тут не причем. Некая высшая сила хотела тебя напугать там, на могиле купеческой дочки. А для чего — не знаю. Я сны тогда видела странные. Девушку, которая стоит и колодца и ухмыляется, а глаза у нее холодные-холодные. Мертвый парень сжимает кулаки в порыве ярости. Огонь, очень много огня. Да, Ким. Огонь — это твоя судьба. И эти высшие силы вынудили меня привести тебя на кладбище в страшную ночь Черного Самайна.

Две девушки сидели друг напротив друга. Одна опустила желтые глаза, а другая крепко, будто путеводный факел, сжимала чашу с огнем. По ее щекам катились слезы.

Наконец Ингрид заговорила:

— Это не было моим выбором, клянусь! За меня все решили еще до моего рождения. Чего я только не видела на посвящении. Вижу и сейчас. Твой Ницшеанец — просто душка по сравнению с теми мертвяками, которые регулярно приходят ко мне. Не хотела я тебя обижать, пойми! Мне просто сила была нужна, сила! Чтобы стать ведьмой. И я ею стала. А что дает силу? Эмоции, чувства. Я это уже говорила тебе.

— Что случилось тогда на кладбище? — осипшим голосом спросила Ким.

— Не знаю, не спрашивай. Я же ждала снаружи. Мы нашли тебя уже без сознания, с лицом, перекошенным ужасом. Когда ты очнулась, то повторяла: «Не трогайте меня, не прикасайтесь». А потом как зомби пошла домой. И в школе была очень странной, такой отрешенной и равнодушной, как будто в тебя вселился Демон Зимы. Дальнейшее помнишь сама. Нарочно или нет, но ты ошпарила Еретика. У него тоже, кстати, по загадочной причине случился паралич конечности. С чего бы это, уж не такой там страшный ожог был. Его должны были из больницы выписать через неделю. Еще вопросы есть?

— Есть, два. Во-первых, какие у тебя предположения насчет того, что случилось со мной на кладбище?

— Да что угодно! Может, ты увидела призрак Аглаи Феоктистовой, может, пьяного бомжа, а может, и саму смерть. Или же — свой Шаолинь, от которого тебе, тринадцатилетней девчонке с пепельными косами, и снесло крышу.

— Принято, — криво улыбнулась Ким. — И второй, почему ты так поспешно уехала и перевелась в другой класс. Ваша компания ведь формально не была ни в чем виновата. Я отправилась на кладбище добровольно.

Ингрид долго молчала. Ее желтые глаза сузились от какого-то неприятного воспоминания.

— Это было наказание Ковена ведьм. Они посчитали, что я перегнула палку. И нанесла тебе непоправимый вред. И то, что я еще не была посвященной, ничего не значило. У нас есть принцип троекратного воздаяния. Я сменила школу, родители — работу — это раз. Нас заставили разменять квартиру на меньшую, а деньги отдать твоей маме и бабушке — это два. И третье — целый год я прислуживала Ковену и делала добрые дела, чтобы умилостивить богов. А вот это, — Ингрид подняла футболку, — мое личное наказание. Как видишь, я сделала ожог на груди в форме буквы К, чтобы помнить тебя вечно. И от болевого шока ничего у меня не отнялось, в отличие от неженки Еретика. Когда-то я любила выжигать по дереву. Мне казалось, это приблизит меня к той девочке, которая крутила обруч на канате. Видишь, как пригодилось.

— Ты — больная, — тихо сказала Ким. — Даже больше, чем я.

— Иногда душевную боль и стыд можно приглушить только болью, — пожала плечами Ингрид. — Тебе ли этого не знать.

— Если думаешь, что я сейчас обниму тебя и расплачусь, то ошибаешься.

— Мне все равно, — усмехнулась ведьма. — Я мучилась года два, не больше. Потом забыла. А вот ты забыть не можешь.

— Не могу и страдаю. Все, вопросов больше нет, — девушка взмахнула рукой и быстро удалилась.

Ингрид загасила огонь и долго сидела одна в темноте.

Домой Ким вернулась уставшей и задумчивой. Она долго принимала душ. Затем накрасила губы и подвела глаза.

Еретик как всегда сидел за компьютером, одетый в домашние шорты и вытянутую черную майку. Вдруг он вздрогнул от прикосновений рук в латексных перчаток. Обычно парень млел даже от такой «искусственной» ласки, но только не в этот раз.

Резким движением плеча он сбросил руку Ким, но та поймала его кисть и прижала к своему сердцу.

— Я бы хотела одного, — медленно проговорила девушка, — чтобы ты когда-нибудь прикоснулся ко мне выздоровевшей рукой. И тогда я уйду от тебя навсегда.

— Что, к призраку намылилась? — ухмыльнулся Женя. — Давай, иди на кладбище и прыгай в склеп. Ты же у нас мастак лазить по таким местам. Только не забудь, что у Ницшеанца есть невеста. Мертвая невеста.

— Не неси чепухи, — взвилась Ким. — Никого я не люблю.

— А это ты как объяснишь? — И Еретик бросил ей в лицо украденный снимок Ницшеанца. — Я бы еще понял, если бы это был Чайна или на худой конец Асмодей, хотя мне совсем не нравится этот павлин. Я бы даже тебя отпустил с миром, все равно между нами давно уже нет истинных чувств. И, наверное, не было никогда. Но мертвец… Иногда я думаю, что тебе, дорогуша, пора вызывать неотложку.

Ким с непроницаемым лицом положила фотографию в свою косметичку. Села на диван, по-турецки скрестив ноги, прищурила глаза:

— А я думаю, что этот самый мертвец может быть большим мужчиной, чем ты, Чайна или даже Асмодей! Ницшеанец хотя бы при жизни совершал поступки. Пусть его существование было коротким, но он горел! Он мечтал. А ты только и можешь ныть и ждать чуда. Ты — человек в футляре и просто трус, который пялится на Ингрид в коротком топе, но не решается заговорить с ней. Чайна машет кулаками и пытается всех напоить чаем, даже не подозревая, что выглядит дурачком. Заратустра же зациклился на кладе и чувстве собственной неполноценности. А еще он слишком много думает о прошлом и будущем, и в этой суете не замечает важное.

— Верни снимок Асмодею, — процедил Еретик. — И хватит уже мечтать о призраке.

— Не могу, — стальные глаза Ким блестели от слез.

— Тогда… тогда перестань меня жалеть! Живи своей жизнью.

— Только после твоего выздоровления. После того, как дотронешься здоровой рукой до моего сердца.

Ким стремительно прошла по только что вымытому полу, не обращая внимания на недовольные взгляды уборщицы. Цеся, стоявшая у окна, во что-то напряженно вглядывалась.