Мы пробыли там до самого вечера, посетив все три заведения сразу.

Перед баней, правда, Сева отвел меня к конюшням, которых я и не приметила. Из пахнущего сеном стойла нам вывели двух длинноногих лошадок. Севе – рыжего со звездой Исмаила. Мне – шоколадную Донну.

Я-то, конечно, наездница еще та. Но Донна была послушной, споро трусила за Исмаилом, с тропы не сбивалась. Потом Сева пришпорил коня – и моя резвунья припустилась галопом за ними. Хотя и тут она сделала мне поблажку – несла меня на своей породистой спине плавно, невесомо, будто пушинку. Я даже не колыхнулась, а наоборот, словно повторяла в беге все ее неприхотливые движения.

В общем, было здорово!

После всего мы еще планировали покуражиться в ночном клубе, но так устали, что попросили седого отвезти нас домой. К Севе, разумеется.

Тогда-то я впервые и побывала в его городской резиденции. Других слов для описания этой трехсотметровой жилплощади я даже подобрать не смогла…

Пора моей любовной активности пришлась на самый пик в работе. Я с трудом успевала справляться и с тем и с другим. Как бы там ни было, а массовая атака «снадобьем от мсье Лихоборского» должна была начаться строго по отмашке. В преддверии апрельской выставки.

Нам уже несколько раз звонили из «Гуся нехрустального». Требовали, чтобы мы явились для утверждения эскизов. Сева дал мне добро, полностью положившись на мой изысканный вкус.

Настало время ехать в Новгород, куда мы с Иркой отбывали вдвоем. Поля оставалась за старшую. В помощь ей отписали Витька, Иркиного ухажера. Как выяснилось, парень он исполнительный, а главное – готов расшибиться в лепешку, если так будет угодно Чижовой. Под Иркину диктовку Витька составил перечень поручений, которые возлагались лично на него. Глаза, которыми он при этом глядел на свое божество, застило такое подобострастие, что можно было не сомневаться: прежде, чем мы сойдем на платформе в Великом, Витек от этого списка не оставит камня на камне.

Полина тоже расписала свой график по минутам. Огласила его и дождалась моего молчаливого подтверждения, так как Ирка в это время все еще терзала Витька. Распихивала по его карманам леденцы «Рондо» – свежесть дыхания должна была облегчить ему взаимопонимание с Полиной.

Потом мы все вместе присели на дорожку. Помолчали, думая каждый о своем. Поднялись.

Витька вытащил чижовский чемодан, по-прежнему томимый в шкафу. (Хотя сама его владелица уже преотлично устроилась у одного из своих знакомых. Это, впрочем, была временная мера, и от Витька скрывалась самым тщательным образом.) Другой рукой он взял мою небольшую дорожную сумку и мы тронулись в путь.

– Подождите! – окликнул нас на пороге голос Полины.

Она подошла. Быстро сунула Ирке в руку пакет с домашними сырниками. Боже ты мой, неужто специально подготовилась?! Просто заботливая жена, не иначе!

– Возьмите! – смущенно протараторила Поля. – Попьете чаю в поезде.

– Угу, – небрежно отозвалась Ирка.

Я в знак признательности наклонила голову. Выйдя на улицу, Витек метнулся за угол НИИ. Там парковался его вороной «москвичок». Я глянула на это чудо природы и поневоле вспомнила «Мерседес» серебристого цвета. Мне стало жалко Витька – напрасно копья ломает. Не для него Ирку-ягодку мамка растила.

Конечно, с Витькиной манерой езды мы едва поспели на поезд. Неслись по перрону, когда состав уже медленно-медленно набирал обороты. А тут еще провожающие! Бомжи-попрошайки! В общем, пришлось запрыгнуть не в свой вагон. Ирка еще орала с подножки что-то нелицеприятное в адрес стремительно отдаляющегося Витька. Чем до смерти перепугала молодую, приличного вида гражданочку, моющую в тамбуре яблоки минеральной водой. А я уже спешила через плацкарт к нашему вагону. Нужно было успеть, пока в проходах не образовались ноги в вонючих, а зачастую и драных носках.

Вскоре мы уже мило болтали под мерный стук колес, сидя на своих боковушках с видом на лес. Пили чай с Полиниными сырниками.

Разговор шел нешуточный. Лично я за все это время впервые услышала, что у Ирки есть дочь. Взрослая, четырнадцатилетняя девочка по имени Даша. Об отце Даши Ирка отзывалась исключительно негативно. Она вышла за него в восемнадцать, через год родила ребенка. А еще через полгода узнала, что ее муж, оказывается, питает слабость к мальчикам. Собралась и уехала к матери с малюткой на руках. Первое время папаша помогал материально, но уже очень скоро, может быть еще через год, подался в мужской монастырь. Где, естественно, отрекся от всего, что единило его с жизнью мирян. За каким его туда понесло, грешно было даже подумать.

О втором и третьем своих браках Ирка выдала скудную информацию. Встретились. Поженились. Разошлись. Зато последний Иркин супруг, от которого, кстати, она и унаследовала свою нынешнюю фамилию, побил все рекорды. Этот, с позволения сказать, жеребец охмурил умудренную жизненным опытом даму избыточным своим сладострастием. Был он по этой части, если верить Чижовой, чрезвычайно силен. Долгое время между супругами царила полнейшая идиллия. Ирка поселила своего благоверного у себя на квартире. Центр Тюмени. Трешка с евроремонтом. Хоромы эти она выстрадала потом и кровью, работая денно и нощно в продюсерском центре, уже к тем порам вставшем на ноги. Мужа пристроила к себе же на хорошую должность. И все бы ничего, если б однажды милейший проныра не затребовал себе оклад вдвое больше Иркиного, ссылаясь на то, что он же все-таки мужчина. Непомерная жадность его, впрочем, очень скоро раскрылась, когда Ирка застукала муженька в обществе прелестной нимфетки, одетой сплошь в наряды от Готье и Кардена.

Затеялся бракоразводный процесс. Муж потребовал, чтобы Ирка переписала на него квартиру и отдала часть бизнеса. За это даже сильно побил. А позже выкрал ребенка, который за годы совместного проживания доверчиво звал его папой.

Я не могла поверить в то, что все это чистая правда. Но Ирка в доказательство дала мне прочесть письмо, пришедшее с месяц назад на адрес ее матери. Самой Ирке писать по тюменскому адресу было бесполезно, так как в отношении трешки до сих пор велись судебные тяжбы. Дело завели на основании липовых документов, по которым выходило, что данная квартира нажита в браке. А следовательно, Иркиному мужу причиталась от нее одна треть. Письмо, написанное самим виновником торжества, я прочла, содрогаясь от гнева и чувства брезгливости. Жалкий, одноклеточный организм, позволяющий втаптывать в грязь не только женщину, но свою бывшую спутницу, которую когда-то ласкал, обладал ее телом…

– Фу! Убери это! – вернула я Ирке уже достаточно замусоленную бумажку. – Зачем ты хранишь эту гадость?

– Мне мой адвокат сказал, никаких подтверждающих улик не выбрасывать.

– Ясно, – покивала я, – пожалуй, это разумно. И как у тебя, Чижова, после такого сохранилось желание с мужиками общаться?

– Веришь, Оксанка, я одно время вообще ни на кого смотреть не могла. А потом подумала – да пошло все в жопу! Без любви же неинтересно! Нужно, чтобы сердце пело по утрам!