Как-то, выйдя из ресторана с большой компанией, В. А. Гиляровский ухватился одной рукой за фонарь, а другой — за извозчичью пролетку и крикнул: «Погоняй!» Извозчик задергал вожжами, взмахнул кнутом, шумнул на клячу: «Но-о, пошла!» Лошадь напряглась, сделала усилие всей грудью, однако пролетку сдвинуть с места не смогла.

Природный юмор и неизбывная сила нередко проявлялись у него в незлобивом озорстве. Еще в детские и юные годы крепко любил он победокурить, за что был не раз наказан; слабость эта осталась и в зрелом возрасте. Но озорничал он всегда как-то мило, от полноты большой души, чтобы внести в общество оживление, посмешить людей.

Вздумалось ему проверить однажды работу Лондонского и Московского почтамтов. Он взял лист чистой почтовой бумаги, вложил в конверт и надписал: «Лондон, Вшивая горка. В. А. Гиляровскому». Через две недели письмо вернулось в Москву со штампом лондонской почты: «В Лондоне Вшивой горки нет». На конверте не было обратного адреса подателя, но письмо было доставлено ему Московским почтамтом в день прибытия из-за границы. Он заметил: «Лондонский почтамт должен был бы написать, что „Вшивой горки в Лондоне нет и что по справке адресного стола Гиляровский проживающим в Лондоне не значится“. А Московский почтамт это сделал бы. Значит, Московский почтамт работает лучше Лондонского».

Кем-то было сказано, что читатель скорее способен присвоить книгу, нежели ее усвоить. Гиляровский часто страдал от того, что ему не возвращали книги. Тогда он придумал своеобразный экслибрис, который ставил на каждой книге. На экслибрисе было написано: «Эта книга украдена из библиотеки В. А. Гиляровского». Надпись возымела свое действие: книги стали возвращаться без задержки.

Открылась в Москве выставка «Ослиный хвост», вызвавшая в свое время много шума и критики. В. А. Гиляровский, как строгий, выдержанный реалист, относился к декадентам отрицательно, но, по заведенному обычаю, аккуратно посещал все выставки без исключения. Нa этой выставке мне пришлось быть с ним вместе, одном из залов он обратил внимание на картину «Голубое в зеленом» или что-то в этом роде. С какой стороны ни зайдешь — ничего понять невозможно. Народу зале было мало. Недолго думая, Владимир Алексеевич притащил стул, взобрался на него и быстро повесил эту картину вверх ногами.

Спустя некоторое время он заинтересовался: а как теперь висит картина? С озорными искорками в глазах, он предложил мне снова поехать на выставку. Приехали. Вошли в зал. Картина, к его удовольствию, висела по-прежнему в перевернутом виде. Никто не заметил ее неправильного положения. Так она и провисела до самого закрытия выставки.

Припоминается мне такой случай. Гиляровский жил тогда летом на даче в Быкове, каждый день выезжал в Москву на работу в определенные часы. Но как-то по срочному и важному делу ему потребовалось выехать в Москву раньше обыкновенного. Встав утром с постели, он быстро оделся, привел себя в порядок. От чая и завтрака отказался:

— Этим делом мне заниматься некогда, — сказал он и поспешно отправился на станцию.

Платформа была непривычно пуста. Это показалось странным. Появился железнодорожник.

— Скоро ли будет поезд? — спросил его Владимир Алексеевич.

— Через двадцать минут, — ответил тот, взглянув на часы станции. — Но этот поезд в Быкове не останавливается.

— Как так? — воскликнул Гиляровский от неожиданности.

— Так точно.

Это путало все карты. Встал вопрос: как же теперь быть? Автомобилей в то время не было. Кроме поезда, добраться было не на чем, но быть к сроку в Москве нужно было во что бы то ни стало. Гиляровский достал из кармана свою «палочку-выручалочку», открыл крышку, нюхнул и снова уложил табакерку на прежнее место.

«Не бывает же безвыходных положений, — крутились у него мысли, — из каждого положения должен быть найден выход. А какой же выход здесь?» И вот в голове блеснула смелая мысль… Он достал из кармана рублевку и сунул ее железнодорожнику.

— Спасибо, что предупредил, — сказал он и быстро зашагал по платформе, громко стуча каблуками о деревянный настил. Дальше он с той же быстротой и решительностью зашагал стежкой вдоль полотна железной дороги.

Вдали клубился дым паровоза, поезд приближался. Пыхтел, пуская пары, наконец… раздался свисток.

В. А. Гиляровский свернул на рельсы, по которым шел поезд, снял шляпу и стал махать ею направо и налево, сигнализируя машинисту об опасности. А уже на близком расстоянии он полной грудью, во весь свой громовой голос закричал:

— Стой!.. Остановись!..

Машинист решил, что случайный прохожий заметил на пути какие-то неполадки и вынужден был дать тормоза. Поезд остановился. Прохожий поравнялся с паровозом и сказал машинисту, к его удивлению:

— На пути все благополучно, трогай! — И быстро, с ловкостью гимнаста, вскочил в один из вагонов. Машинисту ничего не оставалось делать, как следовать дальше.

Связанный с газетной работой, Гиляровский всегда куда-нибудь спешил. Это был удивительный непоседа. А. П. Чехов сказал ему однажды: «Ты. — курьерский поезд. Остановка — пять минут. Буфет». Энергия буквально бурлила в нем. Но Гиляровский никогда не был суетлив, бесперспективен, у него по-деловому был обдуман каждый шаг и рассчитана каждая минута.

Свой стиль у него был в работе, по-своему, не как все, он и отдыхал.

Уезжал он неожиданно. Уйдет, бывало, после обеда из дома и не вернется. Вечер — его нет, ночь — его нет. А на другой день приходит открытка: оказывается, он встретил в Москве закадычных друзей с Кавказа и с ними уехал в солнечную Грузию отведать доброго кавказского вина, какого в Москве не сыщешь. Конечно, можно было бы пообещать друзьям приехать в другое время. Но у него на этот счет было свое правило: если не сейчас, то никогда. И он уезжал.

Летом в Столешниках мы часто были с ним вдвоем. У