– Ты думаешь?

Она кивнула, и на ее личике нарисовалось искреннее беспокойство.

– Я боюсь, что они под вас копают.

– А почему ты боишься?

– Мне с вами хорошо. Вы вежливый, никогда не кричите. Не заставляете ничего такого делать.

– А другие заставляют?

– Иван Семенович, который перед вами был, заставлял. Почти каждый вечер.

Мне вдруг стало жаль Нилу. Она такая хрупкая, беззащитная в этих красных трусиках и лифчике. Почему она разделась? Ах да, я спросил о подарке для любимой женщины.

– Можно мне еще коньяка?

Я налил ей. Она присела за стол. В ее зеленых глазках заблестели слезы.

– Что с тобой? – Моя рука потянулась к ее голове. Я погладил ее по волосам.

– Вот вы ей подарите красивое белье, – всхлипывая, сказала она, коньячный бокал дрожал в ее руке, – а я себе сама покупаю. Вы знаете, какая у меня зарплата?

Я отрицательно мотнул головой. Меня не интересовали чужие зарплаты.

– Двести гривень.

– Что? – вырвалось у меня. – И ты живешь на двести гривень?

Она отрицательно замотала головой.

– Нет, я же живу с родителями. Они помогают.

– С родителями? – удивился я.

Нилочка кивнула, и в ее глазах появилась нежная жалость к самой себе.

Я поднялся, открыл ящик своего стола. Взял наугад один из заклеенных конвертов. Пальцами прощупал его плотность: пару тысяч долларов там наверняка было. Достал, протянул ей.

– Возьми, купи себе что хочешь и считай это моим подарком!

– А вы ее сильно любите? – спросила она вдруг.

– Наверно, – ответил я, не желая ее огорчать.

– Я вам всегда буду обо всем рассказывать! – пообещала она и пригубила коньяк. – Если вы будете хорошо ко мне относиться. У меня тоже все есть для счастья. – При этом она сняла лифчик и посмотрела сверху вниз на свою небольшую упругую грудь. – Только счастья нет.

Львовская область. Старый Самбор. Август 2015 года.

«Я, вступаючи до громадянства України, клянусь щиро любити свою Вітчизну, захищати її суспільні та політичні інтереси, докладати усіх зусиль, щоб моя країна розвивалась і міцніла, щоб повага до неї в усьому світі зростала, щоб авторитет України невпинно збільшувався. Я обіцяю виконувати всі свої обов’язки громадянина, чесно сплачувати податки…»

Несмотря на праздничное убранство собора и великолепную акустику, что-то в этой церемонии мне казалось искусственным. И даже не то, что все эти застрявшие в стране нелегалы из Индии, Бангладеш и Афганистана старательно читали вслух Клятву Гражданина. Некоторые из них были нарочито одеты в вышитые сорочки, подчеркивая свое уважение к стране, из-за очевидной безвыходности ситуации принимавшей их в свои граждане. Тут и церковная громада запела псалмы. И батюшка в праздничном одеянии забубнил что-то баритоном. И чиновник Львовской обладминистрации вышел вперед со своей секретаршей, державшей в руке пачку новеньких паспортов.

– Ахмед Захир Шах, – прочитал из первого взятого у секретарши паспорта чиновник. И провел взглядом по всем Ахмедам, выстроившимся в длинную шеренгу.

Вручение паспортов напомнило мне вручение аттестатов зрелости в советской школе.

– Мыкола! – окликнул я негромко вице-премьера, уговорившего меня прилететь на эту церемонию.

– Слухаю, пане президент!

– Кто слова писал?

– Співак наш, Василь Казанський. Народний артист України.

– А тебе не кажется, что у нас многие занимаются не своим делом? Почему певец должен писать текст государственной клятвы?

– Бо він справжній патріот і дуже хотів внести свій вклад…

– Погоди, Мыкола, патриот – это профессия?

– Ні.

– Призвание?

– Ні. Це стан душі, це коли людина вболіва.

– Хватит! Чтоб этот текст сегодня звучал в первый и последний раз! Понял? Или пиши сам, или найди патриота среди писателей!

Вице-премьер тяжело вздохнул, но остался стоять рядом. А я перевел взгляд на горящие букеты тоненьких свечек. Запах воска приятно ласкал ноздри. Церковное пение вознеслось под купол храма и оттуда опускалось невесомым золотым дождем.

Я снова обернулся к вице-премьеру.

– А архиепископ не был против того, чтобы выдавать в храме паспорта иноверцам?

– Вони прийняли крещення, це ж була одна з умов українського громадянства.

– А какие там еще были условия?

– Складання іспитів з української мови і написання українською своєї біографії.

– А кто подписывал этот указ?

– Ви! Я відправляв його до вас, а мені вже повернули з підписом.

– Передашь мне его почитать! Один из нас в момент его подписания был болен.

– Це ж ви, – искренне вырвалось у вице-премьера. – Ви ж хворіли.

А чиновник продолжал вызывать к себе самых новых украинцев. Они подходили, смиренно склонив голову. Как положено в церкви. Брали паспорта и возвращались в строй.

«Нашего полку прибыло», – подумал я и вздохнул.

И ощутил внутри некоторое неудобство. Словно сердцу моему стало в груди тесновато.

Уже выходя на улицу, заметил хищные объективы трех кинокамер. Все главные каналы страны сегодня же вечером дадут это в эфир! Чем это грозит?

Свежий, подогретый уставшим летним солнцем воздух дотронулся до моего лица нежно, по-женски. Мне на самом деле совершенно не хотелось думать об этой церемонии, о ее трансляции на Первом Национальном и о реакции, которая наверняка не заставит себя ждать. Украинский православный Ахмед Захир Шах – над этим в лучшем случае беззлобно посмеются. Хуже будет, если этот указ вынырнет в какой-нибудь газетенке как выстрел стартового пистолета. Стрелять-то наверняка будут по мне!..

Киев. 1 марта 1985 года.

Утром мама повезла брата Димку к очередному профессору-психиатру. А я надел белую рубашку, поглаженные брюки, теплый свитер. А дальше уже укутался как мог для сопротивления морозу, потому что февральская погода плавно перешла в мартовскую, не потеряв по дороге ни одного градуса Цельсия.

Я знал, что есть люди, которым хочется жить по-другому, которые не одобряют и не приветствуют политику партии. Я слышал, что они собираются ночами на кухнях и рассказывают политические анекдоты. Я даже слышал эти анекдоты, но особенно смешными они мне не показались. Но представить себе, что старик, у которого в землянке даже кухни нет, тоже один из них, я не мог. Тем не менее, мне было интересно. И я снова отправился на Труханов к Давиду Исааковичу.