А еще, грешный, не люблю дураков. Это люди с непоправимым недостатком — отсутствием способности рассуждать. Излечить такое невозможно. Один из верных способов уродования мозга — формальное заучивание каких-то знаний.

Конечно, никто не избегает заблуждений. Нельзя с фанатическим упорством защищать только свое — надо уметь вслушиваться в чужое. Главное — не тщеславиться, помня сократовское: «Я знаю, что ничего не знаю». К сожалению, многие не замечают своего тщеславия, ибо невежественны.

Друзья же бывают разные: и ради удовольствия, и ради денег, и ради ума, и ради интриг. Но самые верные — друзья в несчастье. И вообще дружба — настоящая — предполагает мужество и сдержанность, твердость и осторожность. Друг — избранный нами родственник, но только вот сами родственники часто не бывают друзьями.

* * *

Вспомнил сейчас почему-то базар в Назрани. Огромное поле устлано коврами. На них — груда кожаных курток, пирамиды из часов, тканей в рулонах. Все торгуются. Все можно купить недорого, потому как охотно уступают. Базар — святое место. Здесь не убивают. Убивают за чертой базара.

За патроны можно выменять, что хочешь. Военные, конечно же, приторговывают. Однажды ночью прихватили КамАЗ, полностью груженный патронами и гранатами. Все моментально куда-то улетучилось. В общем, кому война, кому — мать родна…

Но ненавидят нас тоже сильно. Оперируя семилетних, даже в их глазах видел ненависть. Родители это тоже видят, им вроде бы и неудобно, но это только до порога импровизированной операционной или приемной. Вот в голове и крутится мысль: спасая этого пацана, не готовлю ли убийцу собственного сына? Причем убьет тот, другой, а не мой Мишка: Мишка по-другому воспитан. Он хлопает ушами и не знает, как можно ненавидеть.

Во время третьей командировки на Кавказ в девяносто пятом делал показательное вскрытие. Зачем и кому оно было нужно, до сих пор не пойму. Все происходило, как в кино, как во сне. Горцы никаких судебно-медицинских экспертиз не признают. Человек должен быть похоронен в день смерти. Судмедэксперт — богач в местном истеблишменте. Он дает справку без вскрытия, ну и, конечно же, получает мзду. Морг, где должен был вскрывать, разбили. Манипулировал под открытым небом. Уже стемнело, и над столом, где занимался своим делом, светила лампочка. Вокруг, на развалинах, сидели мужчины от пяти до шестидесяти лет. Двое автоматчиков, выделенных для моей охраны, прятались в кустах. Я и мои помощники стояли под яркой лампой, а на столе лежал покойник. Вскрытие делал по всем классическим канонам, а в глазах мужчин видел кровь. Изредка они о чем-то переговаривались. В момент вскрытия страха не было. Он появился, когда они начали расходиться.

Приехал на «Жигулях» вдребезги пьяный следователь «для изъятия вещдоков». Человеческую речь едва понимал. В три ночи, когда уже был наложен последний шов, почему-то удивился, что все еще жив. Кто-то хранил меня. Наверно, детки, наверно, тот резиновый ангелочек, что дала мне Катенька с собой, и он все время лежал во внутреннем кармане камуфляжа.

Обратно во Владикавказ летели вертолетом на высоте десяти-пятнадцати метров. Ощущение жуткое. Видимо, так летала булгаковская Маргарита. Может, так слетаются на шабаш ведьмы. Почему-то хотелось кричать, хохотать, стрелять из пулемета, упиравшегося в колени.

* * *

Беспокоит Денис Петров. Прапорщик, тридцать лет, из Кемерово. Огнестрельное осколочное ранение головы и конечностей. Подорвался на фугасе. Травматический отрыв правой кисти. Огнестрельный перелом фаланг пальцев левой кисти. Огнестрельное ранение мошонки. Непроникающее ранение правого глаза. Ранение нижних конечностей. В промежной области две раны в области ануса. Хотя проводим комплексную терапию и раны очистились и покрылись грануляциями, Денис температурит. И прилично. Где-то гнойный очаг. Где — пока не додумались. Но, Бог даст, подымем. Однако — калека. Полный. Что делать будет? Как на жизнь зарабатывать? Хорошо, если голова варит и сможет сидеть за компьютером, — если фаланги левой кисти восстановятся. И как мужчина вряд ли будет дееспособен. Примет ли жена?

* * *

Не пойму, что происходит. Власти пытаются уговорить нас быть послушными, не конфликтовать друг с другом и с ними, делать вид, будто все случившееся было неизбежным и пошло во благо. Им очень хочется уйти от ответственности за все неимоверные глупости, что были сотворены. И что интересно: из достаточно просвещенной страны мы вдруг превратились в страну религиозного умопомрачения. Стремились освободиться от коммунизма, освободились, но православие при поддержке власти захватило освободившееся место. И то, что сейчас с религией, — не есть свобода. Свобода совести не предполагает засилия религии, и церковь не должна вторгаться в образование, внедряться, вкручиваться в ум и сознание людей. Человек должен сам, только сам приходить к Богу. Свобода религии предполагает и свободу от нее, включая атеизм.

Ненавидят чиновников и милицию. В них видят наибольшее зло. И это действительно так. Но ведь они — кровь от крови, плоть от плоти нашей. Самое же страшное — воровство. Еще сколько десятилетий назад баснописец писал:

В ком есть и совесть, и закон,

Тот не украдет, не обманет.

В какой бы нужде не был он;

А вору дай хоть и миллион —

Он воровать не перестанет.

Проклятые воровство и взяточничество захлестнули страну, а уж баснословное богатство одних, деньги «из воздуха» и нищета других приведут, несомненно, ко взрыву…

Извечный вопрос: кто виноват? Да, конечно же, те, кто управляют — бездарно и сволочно. Разве они понимают, думают, скорбят душой о сбережении собственного народа?..

* * *

Как радостно, как приятно, когда приходят на «своих» после протезирования. Знаешь, что это синтетика, но сколько же надежды в лицах!.. Специально приезжают «показаться». На днях появился Саша Уткин. Целый год собирали ему ногу. Местные врачи хотели ампутировать — не желали или не умели лечить. Я решил: не отдам Сашкину ногу.

Все раненые — дети, хотя по возрасту бывают не малолетки. Очень помогают, когда верят в выздоровление: гнойный процесс прекращается, рана на глазах затягивается, требуется минимум операций. А вот лежит сейчас калужский хлопец, двадцать семь ему, — и никто к нему не едет: ни родня, ни из части. В понедельник дозвонился до калужского медотдела, ругался: нужно же иметь совесть. В глазах у парня нет жизни. Не живет, не хочет. И ведь помрет, хотя рана совсем нетяжелая. Не могу, не могу убедить, что жить нужно.

Сегодня в седьмой палате потихоньку гоняют «Сиреневый туман». Раз пять уж прокрутили:

Сиреневый туман над нами проплывает,

Над тамбуром горит полночная звезда.

Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,

Что с девушкою я прощаюсь навсегда.

У каждого свой «сиреневый туман»: воспоминания любимого лица, глаз, в которых тревога и печаль, последний звонок, последний шум вокзала, и поезд уносит в сиреневую даль…