Стоя с полным горшочком рома в руке, я поворачиваюсь к Еве, и меня охватывает озноб. Мне вдруг жутко хочется медленно вылить ром на ее невинное тело и также медленно слизать его.

Стоя с полным горшочком рома в руке, я поворачиваюсь к Еве, и меня охватывает озноб. Мне вдруг жутко хочется медленно вылить ром на ее невинное тело и также медленно слизать его. Она лежит в идеальной для этого позе. Она не встала с дивана, а улеглась еще удобнее, животом вверх, голова на подлокотнике, правая рука откинута назад, полностью открывая взгляду подмышку. Одна нога вытянута, вторая согнута в колене, колено опирается о спинку дивана. Ладонь левой руки прикрывает лобок, два пальца вытянуты почти в эротическом жесте. Явно неосознанном. Непорочность сквозит в каждом сантиметре ее тела. Глаза с несколько мечтательным выражением уставлены в потолок.

– Стоп! – говорю я резко. – Замри так и не двигайся, не шевели ни одной мышцей.

Я придаю голосу властности, чтобы не позволить ей нарушить позу. Она не столь уж оригинальна, но лучшая из того, чего я надеялся добиться сегодня. Она цепенеет и подчиняется. Лишь поворачивает голову, чтобы видеть меня.

Ладно, пусть, не страшно. В таком ракурсе шея немного напряженнее, но и так сойдет.

Я изучаю ее, но и она изучает меня. Порой она поглядывает на листы бумаги, которые я отбрасываю на стол, перемещаясь вокруг.

Я хватаю новый лист и начинаю делать наброски всей фигуры в целом, теперь уже без всякой спешки. Я дольше впитываю взглядом ее телесность, как если бы трогал ее руками. И чувствую, как что-то изменилось в атмосфере мастерской, в которой неожиданно вибрирует особенный свет. И причина явно не в выпитом мною.

И вдруг я понимаю что.

Ее дыхание. Равномерное по принуждению сначала, оно успокоилось. А сейчас внезапно участилось. В абсолютной тишине, нарушаемой только шорохом угля по бумаге, мне удается расслышать его тяжесть. Я вижу, как вздымается ее грудь, как она сглатывает слюну в горле. Ее соски затвердели, она знает это, но не может ослушаться меня и прикрыть их рукой. Чем больше она об этом думает, тем ей труднее скрывать реакцию своего тела. Белейшая кожа пошла пятнами, сначала покраснели щеки, потом грудь. Кисть руки, лежащая на лобке, не шелохнулась, но я уверен, что от нее веет жаром.

Я глубоко вздыхаю и пытаюсь сосредоточиться на линиях ее тела. Но линии в эту секунду уже кричат: иди и возьми меня!

Я жду, что она отведет взгляд к потолку, пытаясь овладеть собой, но она удивляет меня тем, что не делает этого. Ее глаза не только следят за движениями моей порхающей над листом руки, но и скользят по моему лицу и телу. Мы вновь захвачены этим танцем взглядов, и она, как своенравная танцовщица танго, выписывает фигуры и, не отрицая моей доминирующей роли в танце, ломает его схему, в которой я пытаюсь удержать ее. Мне становится трудно концентрироваться на работе, трудно удерживать себя от того, чтобы не нарушить пресловутую двухметровую дистанцию. Я глубоко вздыхаю и пытаюсь сосредоточиться на линиях ее тела. Но линии в эту секунду уже кричат: иди и возьми меня!

И вновь я чувствую эротическое напряжение, подобное тому, что возникло между нами той ночью на мосту и вчера в ее магазине. Это пытка для обоих, я это ясно осознаю. Если я сейчас преодолею эти два шага до дивана и наклонюсь к ней, я смогу получить все, что хочу. Взять эту мягкую плоть, преподносимую моим рукам, как она преподносится моим глазам.

Ее глаза затуманены желанием, приоткрытые губы умоляют меня прервать ее муку и поцеловать их. Если бы я положил свои пальцы туда, где сейчас находятся ее, я нашел бы ее влажной и готовой принять меня. Мысль об этом губительна для меня. Я чувствую, как нарастает напряжение, как возбуждение переполняет пах и от притока крови идет кругом голова.

Я отшвыриваю бумагу и сжимаю голову руками.

– Хватит, – хриплю я, и это слово звучит в моих устах как ругательство. – На сегодня хватит.

Я выдыхаю и спешу налить еще рома. Сейчас мне это необходимо, как никогда. И еще мне хочется, чтобы она прекратила смотреть на меня и немедленно оделась.

Я слышу, как она садится на диване.

– Хватит? Ты закончил? – спрашивает она с легким налетом разочарования.

– На сегодня да. Продолжим в следующую среду. В это же время.

Едва я произношу эту фразу, как сознаю, что совершил ошибку. Следующая среда кажется мне бесконечно далекой.

– В среду?

По тому, как она произносит это слово, я понимаю, что и ей тоже этот день кажется очень далеким. Она сказала среда, как говорят космос. Такие же абстрактные понятия. Всего пару минут назад ее единственной мыслью было здесь и сейчас.

Она встает и идет к своей одежде. Пока она одевается, я стою и смотрю во двор сквозь стеклянную дверь. Над городом темное звездное небо.

И тут я хватаю ее за руку, притягиваю к себе и целую. Это не тот легкий поцелуй, подобный вчерашнему, не поцелуй в шутку. Я овладеваю ее губами с силой, почти с яростью.

Сейчас всего лишь половина десятого, она уйдет, и я должен буду придумать, чем занять себя. Может, пойти в кино? Я обвожу взглядом разбросанные по столу листы бумаги и понимаю, что ни в какое кино я не пойду. Я останусь здесь изучать это тело, запечатленное в моих набросках, и искать в них то неуловимое движение, какое, не уверен, существует ли вообще. К счастью, бутылка с ромом почти полна.

Ева закончила одеваться, и я настигаю ее у самой двери.

Внимательно смотрю на нее и ловлю себя на мысли, что мне не хочется, чтобы она уходила. А с другой стороны, понимаю, что мне надо побыть одному.

– Ты доволен? Надеюсь, была тебе полезна, – говорит она, чтобы прервать молчание.

– Да-да, конечно.

Нелепое слово полезна звучит абсолютно ни к месту.

– Рисование – процесс долгий, невозможно добиться результата за один сеанс… Ты не хотела бы перед уходом немного побаловать Да Винчи?

– Ах да… Да Винчи!

С виноватым видом Ева смотрит на клетку. Она совсем о нем забыла, констатирую я с удовлетворением, и наклоняюсь, чтобы выпустить моего бедного дружка на волю. Зверек вылетает из клетки, смотрит на меня, на нее, потом делает правильный выбор. Вскарабкавшись вверх по моей ноге, он сворачивается у меня на руках, не обращая внимания на Еву.

– Он предпочитает меня, – замечаю я. – У этого хорька прекрасный вкус.

– Неблагодарный ублюдок! – восклицает она, обращаясь к Да Винчи, по крайней мере, я так думаю, что это относится к нему. – И это после всего, что мне пришлось вынести ради тебя!

Но я прекрасно знаю, ей понравилось то, что пришлось вынести. Я не реагирую на ее слова, я чувствую себя пауком у ткацкого станка, плетущим свою паутину. Лети сюда, прекрасная бабочка. Ближе, еще ближе.

– Ну, раз ты не хочешь, чтобы Ева тебя приласкала, придется ждать следующего раза, – говорю я зверьку.