– Остановись, – командую я, не отпуская ее волос.

Но она теряет равновесие и, коротко вскрикнув, с еще поджатыми расставленными ногами валится назад, на холодные плитки пола. Я смягчаю удар, уворачиваясь, чтобы не свалиться рядом, мгновенно встаю на колени, нависаю над ней и прислоняю член к ее влажным, гостеприимным губам. Она открывает их.

– Молодец… Вот так, – шепчу я.

Затем резко переворачиваю ее на живот, одной рукой удерживаю ее запястья прижатыми к спине, а другой поднимаю ей бедра и раздвигаю ноги.

Глажу ее круглые упругие ягодицы, будто леплю ее, и чувствую, как нарастает мое возбуждение, жестокость и желание иметь ее всю, прямо сейчас. Она хочет того же. Я отпускаю ее руки, она опирается ими в пол и, прижавшись одной щекой к полу, двигает бедрами, отвечая моим рукам. Я слышу, как она стонет от наслаждения, когда я проникаю пальцами в анальную зону, растягивая ее как венчик цветка. Затем начинаю медленно вводить их дальше, одновременно ритмично лаская ее клитор и, к взаимному наслаждению, отвоевывая сантиметр за сантиметром у окружающей тесноты. Я хрипло рычу, не в силах больше сдерживать руку, желание взять все сейчас туманит мозг.

– Да, Луис, да… еще, – задыхается она, замерев на грани между наслаждением и болью. И тут первое берет верх, она решительно подается навстречу моим пальцам, я с силой толкаю руку вперед и чувствую, как наслаждение сотрясает обоих, теряющих ощущение реальности в яростном финальном объятье.

Она поворачивается на бок и с удовлетворенной улыбкой на щедрых губах смотрит на меня.

– Мы еще поиграем в эту игру, да? – бормочет она.

Я наклоняюсь и целую ее с нежностью, в которой нет и тени недавней жестокости. Несмотря на кажущуюся безмятежность, душу наполняет чувство какого-то странного раздражения, какое обычно вызывает что-то, что не на своем месте, или нелепая деталь картины, или диссонирующий цвет.

– Все увлекательные игры имеют свой конец, – отвечаю я с улыбкой и разматываю красный шарф, нежно поглаживая им ее плечи, которые наверняка болят, как и шея от неудобной позы, и волосы, за которые с силой тянул ее. Последними я освобождаю ее глаза, надеясь, что она не сумеет прочитать на моем лице то, о чем я думал все это время.

Потому что в каждый миг этой напряженной жестокой игры мои мысли были заняты Евой.

Но Мануэлу отвлекает настойчивый звонок телефона.

– Это твой? – спрашивает она. – У моего другой рингтон.

Отыскиваю взглядом свои джинсы, они валяются неподалеку. Протягиваю руку и достаю мобильник из кармана. Семь безответных звонков, все от Аделы. Как это понять? Мы с ней расстались чуть больше часа назад. Что-то случилось? Я перезваниваю ей, и она, не дожидаясь, когда замолкнет звонок, кричит в трубку:

– Ты где? Бегом домой! Да Винчи плохо!

Меньше чем через двадцать минут я опять на коленях, но уже на другом полу и совсем по другому поводу, рядом с клеткой Да Винчи, который лежит вытянувшись на боку, у него затрудненное отрывистое дыхание. Он реагирует на мое появление лишь взглядом, очевидно, каждое движение вызывает у него боль.

– Зачем ты засунула его в клетку? – набрасываюсь я на Аделу.

– Я его туда не засовывала! Он уже был там, когда я пришла!

– Но ты хотя бы могла вытащить его оттуда, – говорю я резко.

Не знаю почему, но меня сейчас больше всего волнует то, что если ему суждено умереть, то лучше, чтобы это произошло на свободе. А он и правда вот-вот перестанет дышать. Я подползаю ближе к клетке.

– Я боялась тронуть его! Вдруг он повредил себе что-то, и я только сделала бы ему хуже! – оправдывается Адела, явно близкая к панике.

Я опускаюсь на колени позади нее и концами шарфа медленно глажу ее шею, грудь, напрягшиеся соски, затем одной рукой неожиданно сильно сжимаю ее, в то время как другой хватаю за волосы и тяну, заставляя откинуть голову назад.

Я молчу. Может, она права.

– Когда я пришла, он, наверно, уже был в таком состоянии, но я спешила переодеться и только потом заметила, что с ним что-то не в порядке, – добавляет она извиняющимся тоном.

Я бессильно гляжу на маленькое создание. Адела права, возможно, он повредил себе что-то. Может быть, ребро, и, если я его трону, оно проткнет ему легкое. У хорьков есть ребра? А легкие? Мы с беспокойством смотрим на Да Винчи, который продолжает дышать с трудом. И мне кажется, все с бо́льшим.

– Нужно позвать ветеринара, – говорю я.

– Но сегодня воскресенье!

– Должна же быть какая-нибудь «Скорая помощь»! – Я вскакиваю, собираясь полезть за информацией в Интернет, и в этот момент дверь в мастерскую распахивается и входит Лео.

Он только что с дороги, в куртке и пыльных башмаках. Я успеваю удивиться тому, что он, как обычно, перед тем как зайти ко мне, не сыграл пару пассажей на пианино, но тотчас понимаю причину.

Он с лучистой улыбкой смотрит на мою сестру и говорит, обращаясь только к ней:

– Привет. Я приехал раньше.

Адела тоже поднимается с пола, бежит ему навстречу, падает в его объятья и заливается слезами. И пока она, уткнувшись лицом в его рубашку, сквозь слезы безуспешно пытается объяснить ему необходимость срочно что-то делать, Лео растерянно глядит на меня.

– А я уж было подумал, что это мое неожиданное возвращение произвело на нее такое впечатление, – произносит он. – Ну и что вы тут натворили?

Лео переводит взгляд на распростертое тельце судорожно дышавшего Да Винчи, и с его губ срывается ругательство. Отодвигает в сторону Аделу, отчего сразу же речь ее становится разборчивой:

– Да Винчи плохо, Лео! Мы не знаем, что делать!

– Что с ним?

– Непонятно, – отвечаю я. – Может быть, коллапс?

Лео подходит к клетке, наклоняется и внимательно оглядывает ее. Протягивает указующий перст:

– Это что за хреновина?

Эта хреновина относится к куску старой губки. Да Винчи действительно целыми днями играет с ней, устраивает ей засады, гоняет ее повсюду, я и подумать не мог, что она может как-то навредить ему.

– Это губка, – объясняю я и уже начинаю соображать, в чем дело, потому что замечаю, что она вся обгрызена.

– Я вижу. Но какого черта она делает в клетке? – рычит Лео.

– Не знаю, наверное, он затащил ее туда. Нас здесь не было.

Лео переводит взгляд на распростертое тельце судорожно дышавшего

Да Винчи, и с его губ срывается ругательство.

– Значит, вы ушли, оставив его свободно бегать по комнате? – взрывается Лео. – В мастерской художника, где полно деревяшек, гипса, стекол, ядовитых красок и гребаных губок?! Тебе никогда в башку не приходило, что хорьки – грызуны?

– На самом деле они куницы, – возражаю я.