— Убили-и-и-и-и! — ультразвуком завыла мечтательница-оптимистка, тыча пальцем в середину композиции из подстриженных кустов.

Дмитрий, побелев до синевы губ, рванул к кустам, за ним — все остальные. И замерли, глядя на запрокинутое безжизненное лицо Элеоноры.

И на расплывающуюся вокруг головы женщины лужу крови.

— Ну, и чего вы хмурые такие? — усмехнулся Дворкин, глядя на нас с Марфой. Вернее, на меня, Марфу и Кошамбу, печальным комком меха свернувшуюся в углу кухни. — Все будет хорошо, кота вашего уже оперируют, Моника под бдительным надзором родителей, к ним вот-вот подъедут и мои парни, и кавалерия Климко. Так что волноваться не о чем. Если только о коте, так и здесь все обойдется — к нему вроде лучшего спеца по части животных вызвали. Главное — довезли его живым. И вообще, если смотреть на вещи реально — откуда змеям так быстро узнать, что Моника сейчас в Москве? К тому же они, насколько я понял из разговора Магдалены с той рептилией в салоне красоты, вообще забили на помощь Магде и Сигизмунду.

— А чего ж сам тогда так много говоришь? — грустно улыбнулась Марфа. — Словно сам себя убеждаешь. Тоже небось маетно на душе

— Ничего я не убеждаю, — буркнул секьюрити, отводя глаза. — Я точно знаю, что все будет в порядке, просто собственный прокол на нервы действует.

— Устали мы все очень за это время, — Марфа поднялась, подошла к стоявшему возле окна Дворкину и ласково погладила его по плечу. — А тебе, Сашенька, вдвойне тяжко пришлось. Так что не кори себя за Монюшку, ты ведь не железный!

— Спасибо тебе, — Александр перехватил руку женщины и, смущенно взглянув на меня, прижался губами к ее ладони. — Что бы я без тебя делал?..

Я отвернулась от них, чтобы не смущать дальше, подошла к кошке и присела перед ней на корточки:

— Ты как, когтистая?

Кошамба перевела на меня взгляд янтарных глаз и тяжело вздохнула, так и не подняв головы. Словно сил на такое простое движение у нее не было.

— Волнуешься, да? — я почесала кошку за ухом. — Понимаю. Но ты верь, главное — верь, что все будет хорошо. Карпуха наш сделал главное — дошел. А ты его услышала. Он сильный котейка, он и не такое выдерживал!

Я гладила теплый пушистый бок, почесывала за ушами и говорила, говорила, говорила, подбадриваемая еле слышным воркотанием — для счастливого громкого рокота, обычного для Кошамбы, у нее явно не было настроения.

Наверное, стоило помолчать, но Марфа правильно охарактеризовала наше общее состояние: маетно на душе. Вроде разумом понимаешь — ну что может случиться за такое короткое время? Рептилии никак не смогут так быстро отреагировать на прокол Дворкина (да и, если честно, наш общий прокол — мы ведь все забыли о том, что нам с Моникой никак нельзя покидать территорию поместья), ведь Александр сразу созвонился со своими парнями, а потом — со службой безопасности Климко.

Все так, все верно, но почему же так тошно-то?!

Быстрее бы позвонили и сказали, что все в порядке: Карпуху удачно прооперировали, а Монику везут сюда в целости и сохранности.

— Ты мне лучше скажи, как Пашеньку искать будем? — Марфа явно решила сменить тему.

Я оставила кошку в покое и вернулась к столу:

— Может, чаю выпьем и обсудим?

— Чай — дело хорошее, — кивнул Александр, присаживаясь к столу. — А обсуждать мы ничего не будем.

— Это еще почему? — Марфа, уже подхватившая чайник и направившаяся к крану, остановилась и нахмурилась.

— А чего тут обсуждать? Все, что было возможно, я уже предпринял.

— Это когда же успел?

— А чего тут успевать? На данный момент нам необходима максимально подробная карта метрополитена со всеми заброшенными и недостроенными станциями, а также бункеры и прочие убежища советской партийной элиты.

— И вот прямо пошел в районную библиотеку и взял там эти карты! — покачала головой Марфа, наливая воду в чайник. — Это ж все секретно, разве не так?

— Так, — кивнул Дворкин. — Но кто ищет, тот всегда найдет. Мартин обещал свои связи поднять, найти нужного человечка, знающего, где эти карты хранятся и как их оттуда взять. Или сфотографировать.

— Мартин? — сердце радостно трепыхнулось, а щеки предательски потеплели. — Он обещал помочь?

— Конечно! — усмехнулся секьюрити. — Он ведь тоже переживает и волнуется из-за Павла и Венцеслава. Разве вы с ним об этом не говорили?

Возмущенно фыркать и вопить: «А с какой стати мы должны с ним о чем-то говорить?» я не стала. Все уже и так знали о наших не очень простых отношениях с Мартином, зачем дурочку включать? Затягивает это, можно и не выключить потом. Дурочку.

— А когда бы мы говорили? — вздохнула я. — Телефонные разговоры Мартин не любит, а сюда он уже сто лет не приезжал.

— Не сто лет, а всего неделю. Потому что в Брюссель летал, по делам.

— Знаю. Все равно сто лет.

— Трудно с вами, с женщинами! — покачал головой Александр. — Но без вас еще труднее.

Он ласково посмотрел на разливавшую по чашкам чай Марфу. Та собралась что-то ответить, но ей помешала громкая трель телефона.

Телефона Дворкина.

Он глянул на дисплей и улыбнулся:

— Это Дмитрий. Наверное, уже везут сюда Монику. — Нажал кнопку ответа: — Ну, как там у вас дела? Все в порядке? Что?!!

Это был даже не выкрик, это был сдавленный хрип.

А лицо главного секьюрити…

Марфа ахнула и выронила чайник. И хорошо, что он был уже пустой, только кипятка на ноги нам и не хватало.

Потому что смотреть на Дворкина было страшно. Он словно умер, сразу, мгновенно. Так помертвело его лицо…

Секьюрити молча выслушал отчет Дмитрия, затем коротко бросил:

— Ждите меня там, еду. Что говорить полиции — сами знаете.

— Полиции?! — губы Марфы задрожали, она тяжело опустилась на стул и тихо произнесла: — Не зря душа болела…

— Не зря, — глухо откликнулся Александр, как-то заторможенно убирая телефон в карман.

— Что случилось? — оказалось, что с моими связками тоже какая-то ерунда творится — вместо нормального голоса на выходе получился сдавленный сип. — Почему полиция?

— Потому что Монику похитили, Элеонору едва не убили, а у Игоря Дмитриевича инфаркт.

— Батюшки! Да что же это?! — Марфа не выдержала и заплакала в голос. — Да как же это?! Монюшка, деточка моя! Что ж мы Пашеньке-то скажем?!

— Не голоси!

Как ни странно, то, что обычно страшно нервирует мужчин — женский плач, — на Дворкина подействовало более чем живительно.

В том смысле, что он ожил, перестал изображать ходячего мертвеца, на лице проявились эмоции, пусть и не позитивные, но — эмоции!