— Увидимся.

— Пока!

И рептилоид торопливо, словно боялся, что Павел опять его остановит, скрылся в коридоре.

Мог и не торопиться.

Павел уже узнал все, что хотел.

Хотя нет, ЭТОГО он точно не хотел. Такое даже в кошмарном сне привидеться не могло. И самое гнусное, самое тошнотное было то, что в случившемся был виноват он. И только он.

Если бы не его любовь к Монике и не ее ответное чувство, вряд ли Шипунов вообще обратил бы на девушку внимание. А если бы и обратил, то отстраненно, как на одну из тысяч красивых девушек, просто отметив ее привлекательность.

И не рискнул бы всем, средь бела дня похитив дочь банкира Климко, одного из влиятельнейших людей Москвы.

А он похитил. Именно это Павел и увидел в мозгу Ксандра. Вчера днем. При этом пострадала Элеонора. Насколько серьезно — Павел не понял. А вот то, что именно Элеонора и навела Шипунова на дочь, Павел увидел. Случайно или намеренно — сейчас это было не важно.

Важно было узнать — куда Макс утащил Монику, в какую нору? Потому что этого Ксандр не знал.

Больше всего Павлу сейчас хотелось найти эту чешуйчатую тварь, этого мерзкого завистливого гнуса и размазать его разум, раздавить в смердящую лепешку, предварительно выжав всю информацию.

Но здесь, сейчас это сделать было нельзя. И не только потому, что вокруг находились сотни рептилий, среди которых — много ментально сильных. Он смог бы выманить Шипунова из подземелья и разобраться с ним наедине.

Но здесь оставался отец…

А сделать выбор между любимой девушкой и отцом Павел не мог. Для него вообще вопрос так не стоял.

Ему нужны оба. И Моника, и Венцеслав.

Хотя от одной мысли, ЧТО сейчас может происходить с любимой, оказавшейся в полной власти завистливой рептилии, темнело в глазах и хотелось разнести к чертовой матери все это змеиное гнездо.

Если бы он только был уверен, что сможет! Пусть даже ценой собственной жизни, это сейчас было не важно.

Все это черным, клубящимся торнадо вихрилось в разуме Павла, пока он с совершенно непроницаемым, спокойным лицом шел через строй стеклянных соглядатаев к своей комнате. И «держать лицо» становилось с каждым шагом все труднее.

Но он удержал.

И только когда за ним закрылась дверь комнаты, отпустил эмоции на волю…

Море штормило. Где-то там, за окнами их виллы, уютно устроившейся на тихом, удаленном от туристических троп участке побережья Каталонии, возмущалось и грохотало зимнее Средиземное море.

Именно зимнее — только в этот период море ведет себя так буйно, так неукротимо, обрушивая на берег всю накопленную за теплый сезон злость.

Моника вообще-то не любила бывать на вилле зимой — скучно, холодно и голова болит от злости моря. Голову словно обручем стягивает, а еще подташнивает иногда, мама говорит — повышенное давление так дает о себе знать.

Стоп. Но сейчас не зима, сейчас только начало осени! И она ни на какую виллу не собиралась, ей и в доме Кульчицких хорошо, тепло и уютно! Там мама Марфа, там Варя, дядя Саша, мама с папой часто приезжают, правда, мама…

Острая и в то же время холодная боль — словно ледяной пикой ткнули — пронзила грудь. А шум в голове, который Моника приняла за средиземноморский шторм, стал еще сильнее. И тошнота подкатила к горлу мерзким, скользким комком.

Девушка застонала и открыла глаза. И тут же испуганно закрыла — пространство вокруг странно подрагивало и колыхалось, да еще и какой-то дымкой задрапировалось. Она что, еще и слепнуть начала? Что же ей вкололи такое? И мама… Мама была рядом, и смотрела так смущенно, и извинялась, и что-то бормотала насчет того, что потом Моника поймет ее поступок, и простит, и даже будет благодарна.

За что? За то, что предала?!

Сказала, что с доктором идут побеседовать насчет кота, но повела почему-то не в сторону операционного блока, а совсем в другую.

— Мам, мы куда? Атоса ведь не сюда повезли.

— Конечно, не сюда, сюда нам и нельзя, — Элеонора улыбнулась и как-то нервно оглянулась на оставшегося в холле отца. — Иосиф Львович сказал, что кота вашего готовили к операции в другом крыле, оттуда и повезут. Давай, дочка, поторопимся, а то не успеем.

И они почти побежали. Моника никогда раньше не была в клинике Ловецкого, поэтому полностью доверилась матери — она-то сюда частенько захаживала, в отделение пластической хирургии.

И сейчас девушка послушно следовала за матерью, вот только…

— Мама, а мы вообще правильно идем? Зачем ты меня снова на улицу вывела?

— Это не улица, а внутренний дворик, для прогулок пациентов.

— Но зачем?! Разве Атоса здесь повезут? Сделав такой крюк?! Он же умирает!

Элеонора остановилась в довольно уединенном месте, посмотрела на часы, затем оглянулась по сторонам и решительно повернулась к дочери:

— Моника, я знаю, ты будешь на меня сердиться, возможно, даже возненавидишь поначалу…

— Мама, я не понимаю…

— Подожди, не перебивай. Так вот, — Элеонора нервно переплела пальцы, глубоко вздохнула, словно собираясь с мыслями, а затем продолжила: — Дочка, я не могу спокойно наблюдать за тем, как ты губишь свою жизнь. Позицию твоего отца я вообще понять не в силах — как, как можно даже мысль допустить о союзе дочери с этим страшилищем, с этим жутким монстром?!!

— Мама, ты опять?! Не смей так говорить о Павле! Я люблю его!

— Бред! — Элеонора брезгливо поджала губы. — Это чувство благодарности, девочка моя, ведь Павел действительно спас тебя. И я ему искренне признательна за это, но не более! А вот твоя психика, ослабленная пребыванием в лапах маньяка, приняла благодарность за любовь. Тебе это кажется, доченька, только кажется! Потом ты очнешься, а будет поздно!

— Все, хватит! — топнула девушка. — Я не желаю больше обсуждать эту тему! И совершенно не обязательно было тащить меня для разговора так далеко! Если ты хотела побеседовать с глазу на глаз, без папы, вполне достаточно было отойти в сторонку!

Моника повернулась, чтобы уйти, но мать цепко ухватила ее за руку.

— Нет, постой!

— В чем дело? — Моника с недоумением смотрела на лицо матери.

Напряженное, даже немного враждебное и очень-очень решительное.

— Ты никуда не пойдешь. Я спасу тебя, пусть и ценой утраты твоей любви. Потому что верю — со временем ты все поймешь и простишь меня. И будешь благодарна.

— Да за что?!

Элеонора кого-то увидела за спиной дочери и облегченно улыбнулась:

— Здравствуй, Макс! Наконец-то!

Моника обернулась — к ним спешил высокий, тонкий, удивительно красивый, вернее, слащаво красивый мужчина лет тридцати. Причем пришел он не один, а с двумя спутниками, тоже высокими и тонкими, но довольно страшненькими.