Рой молчал.

— Хорошо, я дам вам время подумать…

* * *

«Не спать, только не спать…»

Приказы, которые твердил себе Рой, помогали мало. Он стоял навытяжку на маленьком пятачке посреди плаца, а рядом, сменяя друг друга через каждые два часа, дежурили дюжие надзиратели. Как только заключенный начинал заваливаться на бок, его встряхивали, «взбадривали» электрошокером или ударом дубинки и снова ставили на ноги. Пытка продолжалась вторые сутки, а если учесть, что в ту памятную ночь поспать ему не удалось, то третьи.

Каторжники сновали вокруг по своим делам, кто с сочувствием, кто со злорадством посматривая на строптивого товарища. Он почти не видел их — пот заливал глаза, а вытереть его было нельзя — руки скованы за спиной наручниками. Зверски болели порезы — по ним, радуясь дармовому пиру, сновали мухи, — кружилась голова, хотелось пить. Порой Рою казалось, что он, плюнув на охранников, сходит со своего места, идет в казарму, где в углу в жестяном баке всегда есть вода, открывает кран и подставляет под бьющую струю руки, на которых уже почему-то нет «браслетов». И пьет, пьет, пьет ледяную вкусную воду, которая все не кончается и не кончается…

Удар дубинки вырвал его из сна, равнодушные руки снова поставили по стойке «смирно».

«Я же только что пил, — мозг отказывался работать. — Почему же рот сухой, как… как…»

В памяти начались провалы. Ему то казалось, что он все еще в горах и сейчас пора выходить на боевое дежурство, то что он опаздывает в цех на смену… И только боль от удара позволяла понять, что звон в ушах — вовсе не заводской гудок или боевая тревога…

Время от времени Рой видел перед собой господина старшего надзирателя с шевелящимися губами. Из-за шума в ушах он ничего не слышал и только досадливо морщился: неужели этот назойливый человек не понимает, что он сейчас занят. Очень занят.

Рой сейчас беседовал с теми, кто к нему приходил: с мамой, с отцом, с капитаном Фогуту… Беседовал молча, чтобы не услышали те, кого он не хотел видеть. Очень хотелось поговорить с Зарисом, но тот лишь улыбался издали и грозил пальцем: не время, мол… А за ним толпились другие знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые фигуры…

— Вы желаете его убить? — безразлично спросил господина старшего надзирателя, стоящего у окна административного блока, его заместитель: внизу, покачиваясь на подгибающихся ногах, заключенный Гаал держался из последних сил — охранники вынуждены были хватать его за плечи каждые две-три минуты, потому что никакие «взбадривания» уже не помогали. — Ясно ведь, что он ничего не расскажет.

— Я хочу его сломать, — пожал плечами начальник. — Мне абсолютно все равно, кто зарезал этого Щагу. Чем больше сброда сгинет здесь, тем чище воздух будет там, — он мотнул подбородком в сторону севера. — В Столице. Заключенного Гаала, если честно, следовало поблагодарить за то, что раздавил эту мразь, но…

Господин старший надзиратель отошел от окна.

— Но он силен, упорен и еще не потерял благородства. Он может стать лидером, сильным лидером, а лидеры мне здесь не нужны. Здесь должен быть один лидер, — он постучал пальцем себя в грудь. — Распорядитесь, чтобы заключенного отвели в карцер и дали отдохнуть… Четыре часа. Потом продолжим. Но уже снаружи ограды.

— Через четыре часа будет темно, — осторожно заметил заместитель. — А в темноте, как вы знаете…

— Да, я это знаю. Капрал должен сломаться или сдохнуть. В любом случае, Капрала больше быть не должно. Либо его будут звать Гнилью, Стукачом или еще как-нибудь похоже, либо никак. Выполняйте!

* * *

Те несколько часов, что Рой провалялся на ледяном бетонном полу, залитом гнилой водой на ширину ладони — карцер был расположен гораздо ниже уровня земли, — пролетели, как один миг. Он вдоволь напился, не думая, какая это вода — она ему казалась чище родниковой, — и немного отдохнул.

«Спасибо, господин старший надзиратель, — думал он, когда охранники опять волокли его куда-то, словно мешок. — Спасибо за такой подарок… Мы еще поборемся, господин старший надзиратель…»

В карцере было темно, но снаружи оказалось нисколько не светлее, и заключенный понял, что день уже закончился. Гаал готов был к тому, что его снова поставят по стойке «смирно», заставив так провести еще одну ночь, такую же, как прежнюю, когда назойливых мух сменили огромные комары, густо облепляющие открытые части тела и норовящие пробить длинными хоботками плотную ткань комбинезона. Но его волокли гораздо дальше, ненадолго остановились, переговорили с кем-то — звуки доносились невнятно, будто через слой ваты — и потащили дальше.

Наверное, он все-таки отключился на некоторое время, потому что, очнувшись, ощутил спиной что-то твердое, на ощупь напоминающее древесный ствол. Рой был прикован к нему наручниками и в любом случае не мог теперь упасть. И охраны рядом не было.

Пелена упала с глаз, и он вдруг понял, что его приковали за оградой лагеря, в лесу. В ночном лесу.

Огни лагеря были рядом, рукой подать — до колючей проволоки всего каких-то десять метров, но за спиной начинался темный лес, и днем-то жутковатый, а уж в темноте…

В памяти разом всплыли все рассказы о кошмарных тварях, обитающих в зарослях растений-мутантов. Тварях, предками которых были, в общем-то, вполне безобидные животные — всех более-менее опасных хищников давным-давно, еще до Великой Войны, истребили благородные дворяне, наезжавшие несколько раз в году на Большую Императорскую Охоту. Леса вдоль Голубой Змеи тогда были Императорским Заповедником, и все Эрраны веками тешили здесь свои охотничьи инстинкты. Охоты прекратились за несколько лет до войны, когда военные инженеры принялись превращать вполне культурный когда-то лес в непроходимую для врага крепость. Но зверье недолго радовалось долгожданному покою — пули охотников вскоре сменились потоками гамма-излучения, перекроившими всю сущность местных животных и растений…

Рой вспомнил звуки ночного леса, по которому ему доводилось проходить на расчистку «делянок». Но тогда большая шумная компания сама, наверное, казалась зверью огромным животным, охота на которое может стоить жизни, поэтому все шорохи были вдалеке и как бы понарошку. Но теперь беспомощное двуногое существо оказалось один на один с чащей, и весь этот шелест, скрип, чавканье и вой были рядом.

Комарье снова облепило пленника с ног до головы, жадно пытаясь добраться до его крови, которой и без того оставалось не так уж много. Головокружение накатывалось волнами, то заставляя сознание повиснуть на краю пропасти, то отпуская.

Глаза постепенно привыкли к полумраку — под фосфоресцирующим небом полная темнота никогда не наступала, к тому же оказалось, что часть растений светится сама по себе. Ослепленный огнями горожанин никогда не видел всего этого и мог бы наслаждаться окружающим его пейзажем, если бы не страх, клещами сдавливающий сердце. Ведь возможно, в этот самый момент какой-нибудь хищник на мягких лапах подкрадывается из темноты, чтобы начать свою кровавую трапезу…