— Его три дня назад убили.

Мила, продолжая улыбаться, молча смотрела на него. И только, когда он повернул голову и их взгляды встретились, она произнесла:

— Вы что? Как убили? Вы что?

— Так. Из пистолета, три выстрела. Поэтому я хотел спросить у вас, может быть вы что-нибудь знаете, или…

— Остановите машину.

— Мне обязательно нужно с вами…

— Остановите. Пожалуйста. Выпустите меня.

Александр увидел её лицо. Оно было абсолютно белым.

Он подумал: как же быстро у людей течёт кровь по жилам. Секунду назад рядом сидела весёлая, молодая, яркая женщина. И вдруг — старушка. Исчезло всё. Мертвенно белая маска. Лишь красные губы и чёрная тушь ресниц. Нет, эта, похоже, сегодня ничего полезного не расскажет. И смерть Гривина для неё, похоже, серьёзная травма. И она, похоже, ничего не знала. Похоже — всё именно так. Только обморока ему в машине не хватает. Он сказал:

— Может быть, к врачу?..

— Остановите, — Мила тряхнула ручку дверцы.

Александр свернул к тротуару и нажал на тормоз.

Девушка уходила медленно, не глядя перед собой, высоко подняв голову.

Он долго провожал её взглядом. Нет, похоже, артистка из неё никакая — всё достаточно подлинно. Видно, всё-таки Меринок мудрец не великого пошиба: с мужиков надо было начинать, а эти бабы все так и будут нюнить, сопли распускать. Похоже…

Александров заглянул в свои записи: следующий адрес был на другом конце Москвы. Он от души «чертыхнулся» на букву «ё» и врубил первую скорость.

«Дебила» у дома 17 по Долгопрудной улице Александр увидел издалека: хорошо одетый, высокий, худощавый парень лет до тридцати никак не вязался с хриплым пьяным голосом утреннего телефонного собеседника. Не тот, что ли? Сомнения рассеялись, как только парень наклонился к водительскому окну и спросил:

— Какое убийство?

Голос тот же: хриплый, разве что речь стала чуть более связной.

Александр вышел из машины, показал удостоверение, представился:

— Александр.

— Семён. Какое убийство?

— Документ у вас есть какой-нибудь?

— Документ? — Семён достал водительские права, не выпуская из рук, сказал: — На. Дибцев Семён Аркадьевич.

— Недавно машину водите?

— Недавно водим. Я спросил, ты сказал «убийство». Кого убили?

— Сядем.

Дибцев залез в машину первым и, как только Александр захлопнул свою дверцу, сказал:

— Ну. Не тяни. Кого?

— Скажите, Семён Аркадьевич, когда вы видели Гривина в последний раз?

— Давно. Не помню. Лёшку. что ли, шлёпнули?

— А если постараться вспомнить?

— Ну говори! Его, что ли? Да? Его?!

Александров помолчал. Нет, похоже, и этот гривинский абонент тоже ничего не знает. Не помощник. Не везёт ему сегодня. Он сдвинул брови, сделал вид, что не доволен панибратством собеседника.

— Во-первых, «тыкать» мне не надо, мы с вами знакомы не так давно. А во-вторых, я всё скажу, когда сочту нужным. Не волнуйтесь. Договорились?

— Легко, — согласился Семён. — Ну?

— Что «ну»? Это я должен сказать «ну». Повторяю вопрос: когда вы в последний раз виделись с Алексеем Гривиным?

— Да я в натуре не помню. Давно. Он как переехал, так по телефону только. В нашем доме мать его осталась. И сестрёнка. Она в школу ходит. Нинка Гривина. В восьмой класс, или в девятый.

— В седьмой, — поправил его Александр.

— Ну вот. А с Лёшкой мы с тех пор, как он… это… с моей… с бывшей моей… с Анькой… с тех пор ни разу не встречались.

— С каких пор? — очень убедительно «не понял» Александров. Ему хотелось разговорить собеседника.

— Ну с тех… «С каки-и-х», — передразнил его Семён. — С тех! Было у них. Понятно? Бы-ло. Она сама призналась. Любовь вроде как. Тридцать лет бабе, а она всё не навлюблялась. Я его бить хотел, а потом думаю — зачем, может к лучшему…

— Семён Аркадьевич, три дня тому назад Гривина убили. — Александров произнёс эти слова подчёркнуто буднично, не стал пронзать Дибцева сталью подозрительности, но тем не менее отсутствие на его лице какой бы то ни было реакции следователя удивило. Ни радости, что в его ситуации можно было бы понять, ни печали, ни тем более отчаяния или страха на небритой физиономии Семёна Дибцева не проглядывалось. Ни лоб морщинами не заходил, ни скулы желваками.

Они оба долго молчали. Наконец Дибцев раздражённо заговорил:

— Ну всё, что ли? Могу идти? Или расскажешь — кто, за что? Лёшку-то.

Александр молчал.

— Или меня подозреваешь? Так я тебе сразу скажу: не трать время — пустышку гонишь. Тут тебе ничего не обломится. Руки марать не стал бы.

— Ладно. Вот что, Семён Аркадьевич. «Кто»? и «За что»? — именно этим я теперь и занимаюсь. Если б знал — с вами тут возиться не стал. Что касается «подозрений» — да, я всех подозреваю, и вас в том числе, пока не найду убийцу. Работа такая. Скажу больше: надеялся на вашу помощь. Но похоже, с этим полный непротык, тут вы правы — гоню пустышку. — Александр завёл двигатель, всем корпусом повернулся к собеседнику: — Когда будет надо — вызовем. — Он широко и приветливо улыбнулся: — А теперь — пошёл вон отсюда, мудак недоразвитый. Давай, давай, быстренько, пока я твой глаз поганый тебе на жопу не натянул.

Семён открыл было рот — уж очень контрастно и неожиданно выглядел переход в обращении к нему этого «важняка», — хотел высказать недоумение, но его перебили.

— И хавальник закрой, недоросль. Посажу ведь за убийство. Докажу и посажу, мне поверят. Ну! Пшёл вон.

По лицу Дибцева побежала сложная гамма чувств. С одной стороны, конечно же надо достойно ментюге ответить. И он даже знал как: кулаком в зубы, сверху вниз, без замаха — именно так учили опытные педагоги — и временная отключка без вариантов. Много раз проверено на обидчиках. Это с одной стороны. А с другой?

«Применение силы в отношении правоохранительных органов, находящихся при исполнении служебных обязанностей. От десяти — до…» Тоже без вариантов.

Не сказав ни слова, Семён Дибцев неторопливо вышел из машины.

Задание, полученное от Мерина, было для Сергея Бельмана ох как не в масть. Контору эту, ОБХСС — Отдел по борьбе с хищением социалистической собственности — он не просто не любил, он эту контору на дух не переносил: здесь он когда-то открывал свой рабочий стаж, здесь он был бельмом на глазах чуть ли не всего руководства, отсюда его с великой радостью перевели в МУР, здесь он знал если и не всех поголовно, то очень многих. И «методика» работы сотрудников этого заведения была ему хорошо известна. Украденная ворами «соцсобственность» мало кого в этом заведении оставляла равнодушными. Можно сказать, покоя от неё не было никому. «Борьба» в «Отделе» шла в основном между самими сотрудниками и сводилась к тому, кто из них туже набьёт карманы этой самой «социалистической», отобранной у воров, «собственностью». Таким образом, само собой получалось — чем крупнее кража, тем раскрываемость преступления, как правило, приближалась в процентном отношении к цифре 100. «Сто процентов раскрываемости» — такие красочные призывы висели в кабинетах начальников всех отделов, и они через своих сотрудников кровь из носа стремились превзойти этот показатель.