Егор Константинович крутил телефонный диск. Он смерил вошедшего тяжёлым взглядом, повёл желваками, молча протянул руку за пропуском. Телефон был занят. Он повесил трубку.

— Подожди, — и вышел из кабинета.

Коняев пригладил воображаемые усы, заинтересовался лежащими на столе бумагами.

Когда он вернулся в свой кабинет, Филин сидел в той же позе.

— Не повезло вам, Анатолий Иванович. Час назад, так скажем, увезли вашего кладовщика на допрос.

— Сказали — сюда.

— Что сюда? Допрашивать приезжают? Да. А сегодня увезли, так скажем.

— Понятно. И когда?

— Привезут когда? Так скажем — не в курсе, так скажем. — Коняев пожал плечами и грустно улыбнулся.

Сотрудники Отдела МУРа по особо важным делам не успели ещё отойти от пережитого ими шока, все ещё только и говорили о «многословном красноречии нашего Фили»: «Нет, вы слышали?» — «Вы представляете!» — «Я до сих пор ушам своим не верю!» — как их постигло новое, не менее, а для многих даже более сильное потрясение: Филя вторично заговорил длинными предложениями с многосложными деепричастными оборотами.

Он с большим опозданием влетел в кабинет Мерина, где шёл утренний «разбор вчерашних полётов», замахал руками и, несмотря на присутствие в помещении женщины в лице Вероники Калашниковой, в выражениях стесняться, похоже, не собирался.

— Ну ведь не тридцать же седьмой год на дворе, в самом деле, Игорь Всеволодович, что ж они, как… ёпп… ёппонский городовой, взгляните на календарь: девяносто второй скоро, второе тысячелетие на носу, а они как… есть же закон о Комитете, там же ясно сказано… что ж они как… Или тогда давайте громко скажем, пусть все знают: мы — враги, гуси свиньям не товарищи, мы ловим преступников, вы строчите доносы — каждому своё. А нет, так отдайте кладовщика. Отдайте! Он же преступник, ёпп… На нём сотни краденых шуб висят, сотни. Не можете сами справиться — дайте нам его пощупать, одно ведь дело делаем! Нет, бл… блин! Они его у себя прячут и никому не показывают, ждут, когда сам созреет и всё им на блюдечке расскажет с каёмочкой…

— На блюдечке с каёмочкой не рассказывают, его подносят… — встрял было Александров, но на него зашикали.

— Нет, не подносят! — Филин понял его по-своему, продолжил кипение. — В том-то и дело, что не подносят, а прячут! Я второй день пороги обиваю этой их предвариловки, где больше трёх суток и держать-то запрещено без обвинения, а этот почти год уже там телевизор смотрит, в ус не дует, как это понимать?

— А у него, что — усы, как трубы?

— У кого? — На этот раз Филин его не понял.

— У кладовщика этого.

Смеховой реакции присутствующих Александр и на этот раз не дождался. Толя Филин умоляюще взглянул на Мерина: мол — урезонь своего подчинённого.

— Хватит, Саша! — Майор даже несильно ударил ладонью по столу. — Действительно ведь — чёрт-те что творится. Пойдём! — Он неожиданно резко поднялся, вышел в коридор, через две ступеньки побежал вверх по лестнице. Филин за ним еле поспевал.

— Подожди меня здесь, — приказал он, толкнул ногой дверь «предбанника» полковницы и, не обращая внимания на отчаянный вопль секретарши Шуры, вошёл в кабинет, сел напротив Сидоровой. Та оторвалась от бумаг, удивлённо вскинула брови. Мерин начал тихим срывающимся голосом:

— Клеорап… Клеопарта… товарищ полковник, я ведь не в частной лавочке работаю, а в государственном учреждении, правда? И выполняю, в частности, и ваши указания в том числе. А на деле выходит — я вынужден подставлять своих людей: их как мальчиков футболят…

— Здравствуйте, Игорь Всеволодович, — поздоровалась изумлённая полковница. — Или мы сегодня уже виделись?

В «предбаннике», не дыша, замерли Филин и Шура. Неслышно вошёл Александров.

— Ну что?

Филин пожал плечами: пока ничего.

— Что случилось? — шёпотом попыталась прояснить ситуацию секретарша. Толя на неё зашипел, замахал руками: помолчи, тут тако-о-е.

В кабинете тем временем происходила немая сцена: Мерин и полковница молча смотрели друг на друга. Первым заговорил Мерин:

— Простите, здравствуйте, Клеорапт… здравствуйте, товарищ полковник.

— Здравствуйте, товарищ майор. Слушаю вас. Что случилось?

— Случилось то, что моих работников не пускают в следственный изолятор КГБ, в камеру предварительного заключения…

— Ну, начнём с того, что они не ваши работники. Они работники, как вы справедливо заметили, государственные. Это раз. А во-вторых, Комитет госбезопасности имеет полное право «пускать» или «не пускать» в свои закрома тех, кого считает нужным. Как, впрочем, и мы с вами. Нет?

— Да, но…

— И никаких «но» тут быть не может.

— Но мне необходимо расследовать… — Мерин пытался пробить ледяную сталь полковничьего голоса, — расследовать, а…

— Вот и расследуйте. Доступными нам с вами способами. Ничего другого я вам посоветовать не могу.

Они замолчали. Сидорова вернулась к разложенным на столе бумагам. Мерин сидел в полной растерянности с раскрытым на букве «а» ртом.

В приёмной сотрудники слушали происходящее в кабинете в шесть напряженных ушей.

— Что они там говорят? — прошептал Александров.

Филин скривил лицо:

— То ли очень тихо, то ли молчат. Не пойму.

— Как это молчат? Совсем? Ну-ка, дай, — Саша на цыпочках подошёл, оттолкнул Филина, приник ухом к двери кабинета. — Правда, молчат.

В кабинете Сидорова продолжала заниматься бумагами. Мерин сидел в той же позе, разве что рот закрыл.

Наконец полковница поднялась, подошла к стеллажу, включила радиоприёмник.

Александров, не поворачивая головы, прошептал:

— Танцевать, кажется, собираются.

Секретарша Шура прыснула, уткнулась в ладони.

Клеопатра Сильвестровна вернулась к своему столу, всем корпусом наклонилась к Мерину, заговорила негромко:

— Я бы на твоём месте не била копытом, а радовалась щенячьей радостью. Такие удачи выпадают не часто. Работника МУРа не пустили в камеру к мелкому кладовщику-воришке. Раскинь, о чём это говорит? Вроде бы по всем статьям — наш клиент или даже обэхаэсэсников, а поди ж ты: им государственная безопасность занимается, боится, что он своими шубами подорвёт основы нашего государства, его, так сказать, устои. Раскинул? О чём это говорит? О том, что этот воришка для нас теперь не воришка вовсе, а золотая жила, мы из него мно-о-ого чего потянуть сможем. А со своим отношением к этим проклятым шубам я, каюсь, явно погорячилась: очень даже они меня теперь интересуют. И ты молодец, что послал меня куда подальше и продолжаешь ими заниматься.

— Я вас не посылал, — испугался Мерин.

— И напрасно. Иногда полезно бывает. Ну всё, шагай, у меня дел невпроворот. Жду доклада. А насчёт кладовщика твоего я постараюсь договориться — есть у меня в их конторе неплохая зацепка. Шагай.