Затем начался ураган. Я видела, как Дороти носится по дому, а ее волосы развеваются на ветру, который поднял страшный беспорядок. Дороти подхватила Тото и побежала прятаться в спальню. Она повернулась спиной к окну, когда – бах! – ветер вырвал раму и она ударила девочку в затылок. Дороти без сознания рухнула на кровать, а домик оторвался от земли и полетел по воздуху, все выше и выше, закручиваемый вихрем.

Я прижала руки к груди, умоляя, чтобы с Дороти все было в порядке, чтобы с ней все было хорошо – чтобы со мной все было хорошо.

Затем, так же внезапно, наступила тишина. Должно быть, домик где-то приземлился, предположила я. Дороти встала с постели, потирая голову, и огляделась. Взяла Тото на руки и осторожно пошла по дому. Открыла дверь.

То, что я увидела дальше, я не забуду никогда.

Не думаю, что где-нибудь можно увидеть нечто более прекрасное, чем то, что я видела на экране. Я словно оказалась в ее мире. Исчезли и стены вокруг меня, и стопка дисков рядом с телевизором. Исчезли журнальный столик, кушетка, комната, кухня, квартира, дом. Только Чарли остался рядом со мной, в луче ярчайшего света, как будто мы оба стали солнцем, всесильным солнцем. Исчезли все мои проблемы. Исчезли все мои тревоги. Все, что казалось мне некрасивым, страшным, все, что вызывало жалость… просто исчезло. Мне больше не было грустно. Красота пейзажа передо мной проникла в глаза и душу, прямо в учащенно забившееся от счастья сердце. Повсюду среди травы виднелись прекрасные цветы всех оттенков радуги – синие и красные, желтые и фиолетовые. Откуда-то издалека доносился ангельски-нежный голос, от которого по спине снова побежали мурашки. Впереди на мили простирались зеленые луга. Высокие могучие горы. На небольшой площади по кругу выстроились крохотные домишки с белыми стенами и соломенными крышами. Небольшую деревушку прямо посередине пересекала синяя-синяя лента реки, и вода в ней искрилась на солнце. Я забыла, каково это – страдать. Что такое грусть? Что такое боль? Я забыла о злобе, разочаровании и жестокости. Я почувствовала что-то на своей руке, и, опустив взгляд, увидела, как Чарли сжал мою ладонь, вплетя свои пальцы между моими. И почему-то мне не было неприятно. Я снова подняла голову и заплакала. Не издавая ни звука, хотя и очень сильно. Я продолжила смотреть фильм. Не ушла.

В тот день я просто влюбилась в этот фильм и больше никогда не думала о нем те гадости, что прежде.

Оставались считаные дни до Рождества. За окном шел пушистый снег. На уроке все с жаром обсуждали, что хотели бы получить в подарок, где будут праздновать и что будет на ужин. Учительница раздала каждому по листу бумаги и дала по паре дешевых цветных карандашей – мы должны были нарисовать наш идеальный рождественский ужин. От задания я сразу была не в восторге. Как будто мы малявки какие-то. Сразу понятно, что после занятия это наше «творчество» учительница все равно выкинет. Поэтому я нарисовала Джеймса. Его идеальный костюм был запачкан красным: в животе торчал нож, а изо рта стекала тонкая струйка крови. Нарисовав его, я повеселела где-то глубоко в душе. Странно. В моей голове наступила разбалансировка: с одной стороны, неконтролируемая любовь к Чарли, с другой – такая же ненависть к Джеймсу. Внутри меня воевали между собой две Вселенные.

Как раз когда я дорисовала и раскрасила нож, к моему столу подошла учительница – мисс Робертс.

– Что… что это? Ты что тут нарисовала?! – спросила она, взглянув на рисунок.

Одноклассники прекратили творить и обернулись ко мне.

– Какая нелепость. Ты ведь понимаешь, что такое рисовать нельзя, Блю? Живо в кабинет директора… И возьми рисунок с собой. И скажи мисс Фишер, что я тебя удалила с урока. Я в шоке, Блю. Что вообще все это значит?!

Если бы вы знали, что он со мной сделал, вы бы согласились. Вы бы взяли рисунок, кивнули головой и предложили проткнуть Джеймса не ножом, а мечом или саблей.

– Блю, я попросила тебя выйти, – твердым тоном повторила учительница.

Я встала и взяла у нее рисунок. Покинула класс и пошла по коридору. На стенах красочные рисунки, плакаты – дело рук школьников. Блеск, маркеры, ручки и куча якобы счастливого дерьма. Идя по коридору, я отрывала от стен плакаты и швыряла их на пол. Так как у меня в руке все еще был карандаш, я написала «Чарли» на свободном участке стены. А потом постучала в дверь кабинета Фишер.

– Войдите, – сказала та.

Я медленно открыла дверь и вошла. Фишер сидела, склонившись над столом, и что-то писала.

– Привет, Блю. Чем могу быть полезна?

Я подошла к ее столу и положила рисунок перед ней. Фишер выпрямилась, пробежала картинку глазами и насупилась. Потом слегка надула губы.

– Что это?

Я пожала плечами.

– Это что, не ты нарисовала?

Я кивнула головой – конечно, я.

– Зачем, Блю? Кто это? – не отставала Фишер.

Просто монстр, вот и все. Вам бы он не понравился.

– Ты так пытаешься излить гнев на этого человека? Это кто-то из твоих близких?

Ага, тепло, он действительно находится совсем близко. Он залез в мою чертову душу и разрушил ее всю.

– В этой школе неприемлемо насилие – ни в какой форме. Ты это понимаешь?

Я кивнула.

– Если еще раз нарисуешь что-нибудь подобное, будут проблемы. Если еще вопросы имеются – давай обсудим, пока есть время. Точно больше ничего?

Я просто смотрела на нее.

– Если будут какие-то проблемы, сообщи о них. А теперь можешь вернуться на урок. Но только подальше от неприятностей, – заметила она.

Я и есть неприятность. Неприятности томятся в моей душе. Проблемы я ем с хлопьями на завтрак. Я никогда не буду беспроблемной. Каким образом можно вернуть себе ощущение чистоты? Уничтожать ее, снова и снова, пока она не станет вульгарной, развращенной, мерзкой, пока не станет понятно, что чистоты больше нет. Моя любовь к Чарли была чиста… настолько чиста, насколько я хотела. И кавардак в моей голове приобрел еще более катастрофические масштабы.

* * *

Занятия кончились, а на улице по-прежнему шел снег. Я спрятала руки в карманы и вздохнула. Дети с удовольствием бежали в свои теплые дома. Где их ждали семьи. В гостиную, к наряженной елке. Бог мой, как я ненавижу детей. Ненавижу, что их сердечки выскакивают от счастья и невинной радости. Я знаю, что никогда не смогу быть такой, как они.

– Позвоню завтра утром, расскажу, что мне подарили! – услышала я, как одна из девушек прокричала своему парню. Я продолжала идти сквозь густой снег. Накинула капюшон. Где-то играла рождественская песня. Я видела, как дети по разным сторонам дороги бросают друг в друга снежки. Глаза их ярко блестели, а на щеках был заметен румянец. А небо было цвета перегоревшей лампочки.

С тех пор, как умер Олли, Рождество больше не праздновалось в нашем доме. Все равно у Дейзи не было ни сил, ни желания. Это стало для нас пустой тратой денег. Особенно теперь, когда у нее больше не было работы в гараже. Каждый день в шесть утра она отправлялась на работу в новый магазин в хорошем районе и возвращалась после ночной смены в универмаге «Волмарт», когда улицы уже были пусты.