— Это чистая правда!.. Нет, видел бы ты ее — сразу бы понял, что это правда!.. Да мне материнский инстинкт подсказывает!.. Да? Ну, приезжай домой — и сам убедишься!.. Да, знаю я, знаю… но как, в конце концов, ты можешь так сомневаться в собственной дочери?! Бедная моя девочка! — Теперь она говорит с гораздо меньшим восторгом. — Нет, Секо одна… А я откуда знаю? На работе, наверное. Сейчас середина дня, между прочим… Да знаю я! Просто Секо захотела рассказать нам как можно скорее… Что? А-а… Ну, ладно тогда. Да, подожди минутку. — Матушка, прикрыв трубку рукой, оборачивается ко мне: — Муцуки заедет попозже?

Я качаю головой:

— Нет, у него сегодня ночное дежурство.

Лицо ее несколько омрачается.

— Твой отец говорит — Муцуки следовало бы приехать и поговорить с ним лично, как мужчина с мужчиной. Я полностью согласна с твоим отцом, но раз уж Муцуки сегодня вечером работает, то ничего тут не поделаешь, верно? А как насчет завтра? Я полагаю, что на днях он все-таки к нам приедет, так?

Делать нечего — приходится кивать в знак согласия.

Возвращаюсь домой я выжатая, как лимон. Открываю окно — впустить в комнату ветерок — и смешиваю себе выпивку — «Пиммз»[12]с имбирным пивом.

Неохота мне втягивать во все это Муцуки, не пришлось бы — не стала бы, но, уж раз так далеко зашло, выбора у меня нет. Придется просить его подыграть. В принципе это ж всего на один вечер. Забираюсь под чистые, белоснежные простыни. Переворачиваюсь на живот и гляжу сквозь дверь веранды в ночное небо. Подушка холодит щеку. Закрываю глаза и прислушиваюсь к происходящему. Так уютно, так тепло, безопасно… Когда лежишь вот так, словно Муцуки тебя обнимает. И я лежу, совершенно неподвижно, довольно долго. Милая, добрая комната. Все в ней точно охраняет меня — стены, окна, потолок, кровать. Когда закрываю глаза, сразу же осознаю. Просто чувствую. Вот они, мои совершенство и рай.

Когда Муцуки вернулся домой, я дремала на кровати. Проснулась, когда он одеялом меня укрыл. Было уже темно.

— Добро пожаловать домой, — говорю спросонок.

— Привет. А я тебе крокеттов[13]принес, — улыбается он.

Стоило ему сказать — и я, кажется, уже чувствую их запах.

За ужином обрушиваю на него идею завести детей.

— Хорошо бы хоть одного иметь!..

Муцуки как-то странно на меня смотрит.

— С чего это ты вдруг об этом заговорила, ни с того ни с сего?

— Я сегодня говорила с доктором Какие. Он сказал — вероятность зачатия при использовании замороженной спермы очень высока. Но правда, это лучше делать, пока женщина еще молода. После сорока вероятность зачатия резко падает, успех достигается лишь в трех — семи процентах…

— После сорока? Да тебе ж до этого еще тринадцать лет жить!

— Это, конечно, да… — Я запинаюсь. — Но может, если мы заведем ребенка, твоя мама наконец меня полюбит?

Муцуки отвечает не сразу. Лицо у него суровое.

— Ты, конечно, понимаешь, что, родив ребенка, придется его воспитывать? Это тебе не щеночка завести. От ребенка не избавишься, как только он тебе надоест или как только с ним придется трудно.

— Не слишком-то это порядочно — говорить так о собаках!

Муцуки вздыхает.

— Единственное, что я пытаюсь объяснить, — это что иметь детей — очень и очень серьезно. Нельзя решаться на подобное очертя голову. И не стоит тебе особенно беспокоиться, как моя мамочка к тебе относится.

Теперь уж мой черед тяжело вздыхать.

— Рано или поздно мы будем вынуждены посмотреть в лицо фактам, — говорю я.

После ужина я завариваю чай. Пьем абсолютно молча — аж до половины второй чашки.

— У тебя никаких планов на завтрашний вечер нет? Нас мои родители обедать приглашают.

Лицо у Муцуки изумленное. Мои родители с вечера, когда завершилось приснопамятное семейное собрание, слова с ним не сказали.

— И в чем фишка?

Рассказываю ему о моем нынешнем визите, о том, как радостно приняла мама мою байку: сразу помчалась отцу звонить, меня и слушать не стала.

— Пойми ты. Это же проще простого! Только и надо — заглянуть к ним завтра по пути из больницы. Пообедаем с ними — и тебе всего лишь придется сказать им то, что они хотят от тебя услышать. Скажешь, что вы с Коном расстались, — и все, с них довольно… — Я очень стараюсь, чтобы мои слова прозвучали небрежно.

— Но, Секо, — я сразу понимаю-добра не жди, — это было бы нечестно. Я никогда не стану так лгать твоим родителям.

— Господи, Муцуки, снова здорово! — Я чувствую — все, сил у меня больше нет. — Что ж ты такой нерешительный?!

Я рассчитывала на яростно-обвинительный тон, а вышел какой-то хнычущий шепот.

— Ну пожалуйста… Всего один раз!

Муцуки печально смотрит на меня — и не отвечает. Я снова прошу: «Ну пожалуйста…» — а он по-прежнему молчит!

Раньше, чем успеваю осознать, что делаю, принимаюсь швырять в Муцуки все, что только под руку попадет. Чайник. Чайное ситечко. Диски. Фильтр для воды. Заварной чайник. Мелкие монетки. Книжки. Слезы льются ручьем, я бросаю в него все новые и новые предметы — и слышу, как ору в голос. Он, словно еж, ощетинился честностью своей, как колючками! Он не боится правды — и, если честно, это пугает меня до полусмерти. Я всегда считала — Бог создал Слово вовсе не для того, чтоб мы говорили правду. У меня сердце на куски разрывается. И зачем я вообще замуж выходила?! И почему только Муцуки мне так нравится?!

— Секо, родная! — Муцуки обнимает меня сзади, как маленькую. Замечаю — меня трясет. Контролировать себя я уже не способна. Всхлипываю все громче и громче. Нет, теперь уж жить без Муцуки я не смогу. — Все, все хорошо. Успокойся, тише. Все нормально…

Муцуки мягко убирает с моего лица прилипшие пряди волос, мокрые от слез и пота. Прикосновение его большой сухой ладони такое ласковое… Мне плохо, отвратительно. Резко разворачиваюсь в кольце его рук.

— Секо?

Наверное, для такого доброго человека, как Муцуки, это все ничего не значит. Должно быть, для него это — просто милосердие, дружеская привязанность, семейные обязательства… А я другая! Иногда боль становится нестерпимой, невыносимой. Тело — точно фрукт, который режут на куски. Вот и сейчас — его ладонь, поглаживающая мои волосы, его пальцы, застегивающие расстегнувшуюся сережку, — каждая мелочь мучает, как изощренная пытка.

— Пусти. Я в порядке!

Мне наплевать, что я не сплю с Муцуки. Я другого вынести не могу — его вечного спокойствия, его доброты! Изводящее меня ощущение воды, вытекающей между пальцами, — не от одиночества брака без секса, а от порожденного им комплекса вины, от удушающего страха задеть чужие чувства — и так все время, без конца…