— Ах, товарищ Оладьин, — воскликнул Павел, — я же не о том. Вы говорите об империалистическом разделе мира, а я — о создании всемирного советского государства.

— Да, конечно, — отвел глаза в сторону Оладьин, — вы правы. Хотя советская власть могла быть установлена и в этих условиях. Впрочем, давайте посмотрим на взятие учебного укрепления. Если не ошибаюсь, рота уже вышла на исходную позицию.

— Согласен, — кивнул Павел.

Он повернулся и махнул рукой в сторону затаившихся в траншеях матросов. Тут же донеслась команда офицера, и рота с криком «Ура!» рванула к учебным укреплениям.

Глядя, как бегут по заснеженному полю с винтовками наперевес люди в черных шинелях, и украдкой поглядывая на стоящего рядом с ним комиссара в кожанке, Оладьин думал: «Жаль, я бы предпочел использовать дальше Сергеева, а не Татищева. Алексей заражен бациллой либерализма, а этот вполне понимает, что политическая целесообразность иногда требует и пролить реки крови, и лишить народ его свобод. Но этот помешан на коммунистических идеалах, а значит, может предать, когда я начну восстанавливать права и привилегии аристократии и промышленников. Если бы удалось выбить из него большевистские иллюзии и объяснить ценность мощной державы, он мог бы стать неоценимым союзником. Тогда бы мы добились альянса с немцами. Это могло бы неизмеримо увеличить мои возможности в качестве верховного правителя. Хотя… Я ведь собираюсь править в Северороссии, а эта страна может и не принять абсолютной диктатуры. Союз с немцами был бы поддержан немецкой и пронемецкой частью общества, но сейчас год восемнадцатый, а не четырнадцатый. Кайзер выдыхается. Идеально было бы, конечно, использовать обоих этих сопляков, так удачно попавших в этот мир и открывшихся мне. Но, похоже, они непримиримо враждуют друг с другом. Еще раз взвешиваем. Германия проиграла, это ясно. Надо делать ставку на Антанту. Раз. Чтобы меня приняло североросское общество, придется дать ему либеральные свободы, это два. Большевики не могут быть моими союзниками в борьбе за верховную власть. Они и так правят. Значит, я должен поддержать их врагов. Это три. Получается, чтобы захватить и удержать власть, придется играть в либерализм. А значит, мне нужен Татищев, а не этот комиссар. Так и порешим».

* * *

«А вот финская зима выглядит куда как привычнее для русского, — думал Алексей, разглядывая заснеженную улицу из окна мансарды на третьем этаже гостиницы. — Замечательный город Турку. Пока еще маленький, провинциальный, скоро он станет вторым по значению городом независимой Финляндии. Тихой, спокойной и богатой буржуазной страны. Завидую вам, те, кто будут жить здесь в конце двадцатого века, наслаждаясь богатой жизнью и знать не зная о тех ужасах, которые творятся сейчас, когда рушится империя».

Вот уже пятый день он жил в этом финском городке. Стоял февраль, холодный, с метелями, налетавшими сразу, как только чуть-чуть отступали морозы. Как все это контрастировало с Лондоном, теплым и влажным. Впрочем, погода менее всего интересовала сейчас Алексея. Завершив свою миссию в британской столице, он тут же направился назад. Однако связные, присланные Оладьиным, сообщили, что появляться в Кронштадте и Петербурге для него опасно. Там Алексей мог быть опознан и арестован большевиками, поэтому его выбор пал на Финляндию.

Обстановка в стране озер была более чем странная. Сразу после разгона Учредительного собрания бывший русский кавалергард, родившийся в Финляндии шведский барон Карл Густав Маннергейм поднял восстание против большевиков. Турку сейчас был в его руках. Вспыхнула гражданская война, в которой, как водится, пять процентов населения воевали, а остальные девяносто пять выжидали, чем дело кончится. Правительство Ленина было занято подавлением мятежа Чешского корпуса на Дальнем Востоке[10]и многочисленными выступлениями белых, все более грозно заявлявших о себе. Так что большевики не имели возможности поддержать своих сторонников в Финляндии. На сторону же Маннергейма встало не слишком много народа — в основном молодежь, увлеченная идеей независимой Финляндии, и те жители Суоми, которые пострадали от большевистских экспроприации. Война вылилась в стычки небольших (по меркам Первой мировой) отрядов белых и красных финнов за хутора и станции. Впрочем, в последнее время успехи белых были весьма ощутимы. Профессиональный военный, Маннергейм лучше организовал свои части и значительно быстрее ввел железную дисциплину в них, чем те, кто противостоял ему. Это и обеспечило преимущество. Впрочем, Алексей помнил, что в его мире война в Финляндии закончилась вводом немецких войск, которые и добили остатки финской красной армии. Уже сейчас на занятых Маннергеймом территориях германские агенты чувствовали себя как дома. Однако для Алексея все происходящее сейчас в стране сосен и озер представляло собой модель, прообраз будущих событий Северороссии. Изучая ход войны в Финляндии, он пытался понять законы гражданской войны.

«Интересно, — думал Алексей, — значит, если приходится действовать в условиях бардака, побеждает тот, кто первый наводит железный порядок. Неплохой урок. Ни один армейский офицер прежде не мог предположить, что можно воевать в таких условиях. Но воевать приходится. У войны свои законы. Сказать «невозможно» и отойти в сторону нельзя. Или капитулируй, или дерись до конца. А чтобы воевать на гражданской войне, надо понять несколько простых истин. Количество не может полностью компенсировать нехватку качества. Небольшой сплоченный отряд опытных солдат проходит через массу плохо обученных и недисциплинированных ополченцев как нож через масло. Это надо запомнить и взять на вооружение. Хотя открыл ли я что-либо новое для себя? Костин всегда говорил: «Главное — качество. Сотня неприцельных выстрелов не заменит одного меткого». Получается, в стрельбе и военной тактике законы одни. Обсудить бы это с мичманом. Он всегда говорил, что живет, как стреляет, по тем же правилам. Кажется, теперь я понимаю, что он имел в виду. Жаль, помер он в том же пятнадцатом».