– Я не знаю, что на меня нашло, – говорит он, когда Эмбер уже доедает лепёшку.

Он больше не выглядит опасным, скорее, избитым, хотя синяков на нём нет. Эмбер думает о том, что ударом в висок можно убить. На самом деле действительно можно, если ударить достаточно сильно для того, чтобы проломить кость, которая в этом месте удивительно тонкая. Вчера Эмбер об этом даже не помнила.

– Никто не знает, – отвечает она.

Посмотреть на бродяг, которых занесло в Городок чисто случайно, и опознать в них опасность – проще простого. У них тяжёлые взгляды и тяжёлые походки, у них из-за поясов торчит оружие, ничем не прикрытое. Они ругаются матом и скалят жёлтые зубы. Мимо них лучше не проходить, а если и проходить, то не в одиночестве. Проблема только в том, что люди, на которых стоит клеймо «Даже не думай» – вовсе не единственный источник опасности. Ну, и ещё в том, что от тех, на ком этого клейма нет, достаётся обычно больнее.

– Я правда… – начинает Роджер, но Эмбер обрывает его.

– Послушай. – Она стискивает стакан с чаем так крепко, что пальцам становится больно. – Мне это неинтересно. Я хочу от тебя двух вещей. Чтобы об этом никто не узнал и чтобы больше ничего такого не повторялось. Понятно?

Впервые за всё время их разговора Роджер поднимает голову и смотрит на Эмбер. Глаза у него водянистые, в красных ленточках капилляров, и, видимо, в эту ночь он не спал.

– Я хотел попросить о том же, – говорит он. – Я могу извиниться.

Хозяин морей, водная охрана или кто там ни за что на свете больше не пустят ныряльщика за жемчугом в эти прозрачные воды. Большая страшная акула ни за что не подпустит его к сверкающей раковине.

– Просто не подходи к ней больше, – советует Эмбер, а потом ей становится страшно.

Не то чтобы она когда-то хотела становиться большой и опасной акулой. Не то чтобы она когда-то собиралась охранять вообще хоть кого-нибудь, конкретно сейчас – становиться для Дженни кем-то вроде собаки, вроде её драгоценного Ренли, который так любил, играя, приносить ей обратно брошенное кольцо.

Что будет, если однажды Эмбер станет нечего принести?

Завтрак больше не лезет в горло. Она с отвращением отодвигает поднос.

За всю жизнь у неё был один-единственный друг, и сейчас она чувствует спиной его взгляд. Ни тепла, ни понимания, в этом взгляде нет ничего. У неё был один-единственный друг, а сейчас его нет, и Эмбер понятия не имеет, бывает ли как-нибудь по-другому. Что, если рано или поздно все отворачиваются, не объясняя причин?

Она читала книги, в которых было по-другому, но в тех книгах не было ни живых мертвецов, ни гонок от них, ни хоть каких-нибудь, даже самых завалящих Дженни и Эмбер.

Её жизнь пишется здесь и сейчас. И от этого страшно.

Суматошно, торопливо Эмбер выходит из столовой, и стук её шагов отдаётся прямо в висках. Собственная комната не кажется сейчас местом, способным укрыть, поэтому она ищет другое убежище: стиснув кулаки, едва удерживаясь от того, чтобы перейти на бег, проходит по коридорам, пересекает холл, выходит на улицу…

Солнце бьёт прямо в глаза. Эмбер в нерешительности замирает, вцепившись в перила крыльца.

Столица всё ещё немного пугает её, ну и к тому же ей сейчас совсем не до прогулок. Ей не хочется гулять, ей хочется сесть куда-нибудь, где никто её не достанет, спрятаться там, остаться наедине с собой – и желательно без собственных мыслей, отключиться и не думать вообще ни о чём. Поэтому когда Эмбер замечает приоткрытую дверь гаража, она без раздумий ныряет в неё, чтобы тут же плотно прикрыть за собой.

Все, кто могли бы быть здесь, сейчас в столовой, так что у неё есть время. Ей много не надо.

В гараже находится только транспорт организаторов: пикап Лилит, несколько микроавтобусов, потёртый автомобиль Антонио – круглые фары и вытянутые бока, чей-то кабриолет, парочка мотоциклов… Транспорт участников – сразу после того, как его со всех сторон осмотрели – перевезли на стадион перед началом соревнований. Ещё одна предосторожность, понимает Эмбер, ещё одна предосторожность, в которых Лилит так хороша: мало ли что может сделать один конкурент с велосипедом другого.

А у организаторов нет велосипедов, да и делать с ними что-то бессмысленно.

Она медленно проходит между машин и предсказуемо останавливается у пикапа. Ключи жгут карман – как раз собиралась отдать. Эмбер открывает дверь, это легко, для этого не нужно уметь водить, и забирается в кабину, вытягивает ноги, благо места достаточно, и откидывается на спинку сиденья. Закрыть глаза она не решается, просто смотрит туда, где потолок сходится в одну линию с лобовым стеклом, и пытается не думать ни о чём, кроме этой линии – простой, чёткой, понятной.

Эмбер смотрит на неё, не отрываясь, даже когда дверь в гараж открывается и по бетонному полу раздаются шаги. В конце концов, у неё огромная практика в том, чтобы таращиться в одну точку и игнорировать всё остальное.

Вошедший её, очевидно, не замечает. Он занимается чем-то своим – громыхает ящиками и инструментами, а потом, кажется, начинает что-то сверлить. Противный звук, впрочем, длится недолго, он скоро сменяется аккуратным, точным, коротким постукиванием молотка, звяканьем каких-то железок, и Эмбер успевает по нему почти заскучать: под такой визгливый, громкий шум у неё, возможно, получилось бы уйти из гаража незамеченной. Сидение в одиночестве теряет свой смысл, если рядом появляется кто-то, ведь так?

Ей везёт: тот, кто появился в гараже, снова начинает сверлить.

Ей не везёт: стоит ей на цыпочках выскользнуть из пикапа и направиться в сторону двери, как он её замечает.

– Эмбер? – слышит она за спиной удивлённый голос Калани.

Был бы это кто-то другой, она бы, наверное, просто сбежала. Но теперь… Приходится обернуться.

Эмбер неловко растягивает губы в улыбке.

– Привет.

Калани сидит на трёхногой табуретке, и в руках у него правда сверло. Сверло и что-то непонятное, причудливая конструкция из металла и дерева. Эмбер вытягивает шею.

– Что это?

– Игрушка для Давида. – Калани машет конструкцией, и Эмбер распознаёт что-то, похожее на автомобиль. – Он попросил, а я не смог отказать, теперь вожусь тут со ржавыми обломками и гнилой древесиной.

– Получается ничего.

– Да. Спасибо. – Отложив сверло, он внимательно смотрит на Эмбер, и она почти уверена, что в ближайшие несколько секунд на его щеках появятся привычные ямочки, но этого не происходит и не происходит. Калани словно раздумывает о чём-то. В конце концов, он говорит: – От чего прячешься? – И тут же добавляет: – Если не хочешь, не говори.

Эмбер думает, что, может быть, после того, как по её вине Калани после гоночного дня оказался в крематории с деревянным гробом на плечах, она задолжала ему капельку откровенности.

– От себя? – Получается больше вопросительно, чем утвердительно, но это просто потому, что она сама не уверена в том, что сейчас говорит. – И от всех остальных.