Он удивлённо моргает.

– Оставил бы тебя одну, но Давид…

– Ничего.

Сидеть в одиночестве, конечно, теряет свой смысл, когда рядом появляется кто-то ещё, но, может быть, сидеть вдвоём – тоже не так уж плохо.

– Я не помешаю? – спрашивает Эмбер.

– Нет. – Калани наконец-то улыбается, здравствуйте, ямочки. – Знаешь, от чего бы я сейчас не отказался? От двух самокатов.

Эмбер вздыхает, ожидая шутки на уже набившую оскомину тему, но Калани удивляет её:

– Нет, не потому что не рассчитываю поместиться на один. У одного самоката два колеса, у двух, выходит, четыре. Идеально подошло бы для этого зверя. – Он кивает на недоделанную игрушечную машину у себя на коленях.

– Может быть, стоит пройтись по магазинам, – осторожно говорит Эмбер. – Может быть, там они есть.

Если в казне королевы, конечно, достаточно денег для того, чтобы купить два самоката и, оторвав от них колёса, выбросить всё остальное. Эмбер передёргивает от одной только мысли об этом.

Калани фыркает.

– Не надо считать меня варваром, только и думающим о том, чтобы расчленить самокат. Сделаем колёса из дерева. Раскрасим их чёрной краской, и всё.

Так он и делает. Среди материалов, которые Лилит нашла для него, находится аккуратная круглая чурка нужного размера, так что, пока Эмбер придерживает её и боится лишиться пальцев, Калани безо всякого страха аккуратно отпиливает ножовкой четыре широких кружка. Он чуть стёсывает их наждачной бумагой и стамеской выводит бороздки. Получается грубовато, но узнаваемо.

«Старшие братья, – думает Эмбер, – которые, если повезёт, будут читать тебе книжки и делать игрушки».

– Держи. – Калани протягивает ей банку и кисточку.

Банка, пожалуй, выглядит слишком огромной для четырёх колёс, ею, наверное, можно выкрасить половину пикапа, и от резкого запаха у Эмбер тут же начинает кружиться голова. Но она всё равно обмакивает широкую кисточку в чёрную жижу и принимается красить – по краю, там, где, предположительно, будет резина, сначала только с одной стороны, иначе размажется.

Калани тем временем с помощью небольшого молотка превращает неопределённой формы железку в капот.

– Почему? – спрашивает он, когда сходство становится не подлежащим сомнению. – Зачем тебе понадобилось вчера в крематорий?

Эмбер могла бы ответить, что уже говорила: потому что никто не должен умирать в одиночестве. Но Калани не дурак, он прекрасно расслышал вчера эти слова, и значит, их маловато для объяснения.

– Я вышла на старт с самокатом, – отвечает она, – а финишировала с мотороллером. Это был мотороллер Люка. Все зомби собрались на финише, так что без него меня бы просто разорвали. Я хотела сказать Люку спасибо. Наверное.

Молчание длится двенадцать секунд (Эмбер считает), а потом Калани говорит ей:

– Ты удивительная.

Кажется, он это серьёзно.

Эмбер молчит, потому что не знает, что на это ответить. Она старательно раскрашивает колёса, краска расплывается по дереву, где-то впитывается в него, а где-то – соскальзывает, так что нужно быть очень-очень сосредоточенной и не трепать попусту языком…

Какое-то время они работают молча. Калани прилаживает к машине капот, превращает очередной кусок железа в багажник, проверяет, насколько крепко сидят на деревянной основе деревянные же сиденья, находит металлические прутья, которыми позже соединит колёса… Только сохнуть они будут долго.

Они выкладывают их на верстак, окрашенной стороной вверх, ставят машину рядом. Калани убирает инструменты, и Эмбер ловит себя на том, что ей не очень-то хочется возвращаться в гостиницу.

– Кристофер был прав, – говорит она, кивая на верстак, – отлично работаем вместе.

– Откроем мастерскую игрушек, когда станем слишком старыми для того, чтобы участвовать в гонках?

Она только хмыкает. Вряд ли эти гонки протянут так долго. Сейчас они наберут очки, потом те, у кого очков окажется больше всего, проедут свой финальный заезд, победителю наденут на шею медаль, как когда-то давно, и выдадут круглую сумму. И всё. Скорее всего, на этом всё и закончится.

Судя по всему, рано или поздно заканчивается решительно всё.

– Я хотела сказать, – начинает Эмбер, когда Калани открывает ворота гаража, но застывает на полуслове, не успевая договорить про «спасибо» и «мне понравилось красить колёса, это было лучше, чем сидеть в пикапе и пялиться в окно».

Она замирает. Не говорит вообще ничего.

Потому что за воротами их, оказывается, ждут журналисты, и на секунду Эмбер представляет, каково это было бы – отпрянуть от них, закрыться здесь, на всякий случай выключить свет и просто сидеть здесь, среди ржавых железяк и новеньких блестящих деталей, среди чужих автомобилей и мотоциклов, снова что-нибудь мастерить, снова о чём-нибудь разговаривать, просто сидеть здесь и пропитываться запахом машинного масла, просто сидеть здесь и не думать ни о чём. Вообще ни о чём.

Она улыбается своим мыслям и слышит щелчки фотокамер будто в отдалении.

Мерцающий красный огонёк смотрит ей прямо в глаза.

Калани давится воздухом. Он, как и она, совсем не привык к тому, что они теперь – персоны, вызывающие наибольший интерес, основные ньюсмейкеры в этом болоте, как недавно пошутила Лилит (Давид спросил у неё, кто такие ньюсмейкеры, но Лилит только отмахнулась, наклонившись к нему, и лицо у неё при этом сияло). Кроме того, до этого слова про основных ньюсмейкеров были только словами, а тыкали своими камерами и микрофонами репортёры только в тех, кто побеждал.

Видимо, они решили это слегка изменить.

Кожаная куртка Калани скрипит у Эмбер под пальцами, и только сейчас она замечает, что держит его под локоть – то ли пытаясь защитить от потенциальной опасности, то ли защищаясь сама. Но фотографы и телевизионщики на самом деле не так уж опасны. Они выглядят так, будто уже несколько дней не спали как следует и не ели как следует, и Эмбер невольно сравнивает их с живыми мертвецами на трассе: пожалуй, она сможет убежать от них даже без самоката. Не говоря уж о том, что за спиной, в гараже, у них целый автопарк, а в кармане у неё – ключи от одной из машин.

Оператор – тощий парень с запавшими щеками и лопнувшим сосудом в правом глазу – подаётся назад, уступая дорогу напарнице, и Эмбер переводит взгляд на высокую, почти как Дженни, черноволосую девушку. Она одета в нечто серое и широкое (про себя Эмбер называет это «хламидой», разве что не может объяснить, почему), нечто, опускающееся до середины бедра, а из-под рваного подола выступают грубые кожаные штаны, явно созданные уже в новом, постапокалиптическом мире, и военные ботинки. У Эмбер такие же: с год назад Хавьер достал где-то целую партию и разрешил ей оставить одну пару себе.

Эмбер помнит, как надписывала маркером жёлтые ценники.