Он кивнул головой:

– Я знаю.

Она шагнула от Билла. Вокруг толпились пассажиры. Ей было невыносимо трудно оторваться от него. Вдруг он заговорил:

– Гейл, если бы я попросил тебя остаться, если бы я сказал, что люблю тебя, что бы изменилось? Ты бы осталась и попробовала бы начать все сначала?

Неописуемое волнение охватило Гейл, в груди что-то сжалось, стало трудно дышать. Она не спускала с него глаз.

– Ты собираешься сказать, что любишь меня? Просишь остаться? – прошептала она.

Билл отвел глаза, и Гейл увидела, как он устремил свой взор на горы.

Сзади раздались громкие гудки локомотива, и пассажиры засуетились. Кругом шумели и толпились, и никто не обращал на них никакого внимания. Наконец Билл посмотрел на нее и отрицательно покачал головой:

– Нет, я не собираюсь просить тебя остаться.

Гейл старалась не показывать, как его слова взволновали ее. Ей было тяжело, сердце бешено колотилось.

– Тогда, я думаю, вряд ли что-либо изменилось бы? Не так ли?

Он кивнул. Их глаза встретились, потом Гейл, которая уже не могла выдержать его взгляд, не прощаясь, отвернулась от него и зашагала прочь.

На пути к поезду она с трудом пробиралась сквозь толпу, которая волной вынесла ее прямо к вагону. Она даже не оглянулась. Ей невыносимо было смотреть, как он стоит в одиночестве.

Только одна мысль не давала ей покоя. Он не сказал, что не любит ее, а только что не собирается просить ее остаться. Это не одно и то же.

Билл провожал долгим взглядом последний вагон поезда до тех пор, пока тот совсем не скрылся за горизонтом. Его грудь щемило, внутри все заныло, к глазам подступали слезы. Что случилось с ним, если он, мужественный Билл, готов был заплакать от отчаяния? Гейл уехала. Он позволил ей уехать. И она скорее всего никогда не вернется. Если бы только она придумала какую-нибудь причину, чтобы он попросил ее остаться, он бы рискнул. Но она не сделала этого. А теперь у него не хватило духу принять окончательное решение. Он ничего не мог с собой поделать.

Билл привязал поводья коня к седлу и резко повернул к горам. Если бы он захотел, то потратил бы два дня на дорогу или три, если бы решил не торопиться. Сейчас возвращение на ранчо не было столь важно. Он не кривил душой, когда говорил Гейл, что ему незачем торопиться домой. Он не мог вспомнить, зачем он говорил об этом, но это было не важно. Вообще все было не важно. Он даже не сожалел, что у него не хватило решимости попросить ее остаться. Нет, для них обоих было лучше оставить все как есть. Чувствуя себя подавленным и одиноким, он отправился назад, в родные горы.

В стотысячный раз Гейл смотрела на газету, лежащую на коленях, и пыталась прочесть первую страницу, и в стотысячный раз ее голова отказывалась воспринимать прочитанное.

Шелби тронула ее за плечо:

– Кофе?

Гейл покачала головой:

– Нет, я вылечу отсюда, если выпью еще.

– Тогда как насчет тостов? Ты плохо выглядишь. Может быть, тебе следует поесть что-нибудь, чем пить столько кофе?

Гейл знала, что она, возможно, права, но, казалось, только кофе помогал ей вставать все эти дни. Впервые за восемь лет она с трудом поднималась с постели и отправлялась в школу. Как она была благодарна Шелби. Ее подруга почти вытащила ее из депрессии.

Шелби героически переносила свои неприятности и находила утешение в работе.

Глаза у Гейл постоянно были на мокром месте.

– Лучше собирайся, мы можем опять опоздать. Ты знаешь, что Лин Харпер любит докладывать администрации, когда кто-нибудь опаздывает.

Гейл поднялась и швырнула непрочитанную газету. Да, она знала.

– Пусть Лин Харпер идет на пенсию, – проговорила она. – Дай мне десять минут.

– Конечно. Но не больше того, слышишь?

Шелби побежала наверх, в то время как Гейл отправилась в спальню. Она не знала, почему у нее не было сил. С тех пор, как они вернулись из Колорадо, ей стало тяжело вставать. Шелби не уставала повторять, что ни один мужчина не стоит ее переживаний.

Она быстро оделась и немного подкрасилась. У входной двери она встретилась с Шелби.

– Если не возражаешь, я скажу, что тебе надо идти на курсы макияжа. – Шелби вытянула палец и провела им по щеке. – У тебя остатки крема за ухом и тушь хлопьями на ресницах. Если ты не обращаешь на это внимания, то прекрати краситься.

Гейл пожала плечами. «Ну что ж, – подумала она, – одним занятием меньше по утрам».

Шелби вела машину, а Гейл смотрела в окно. Вдруг Шелби заговорила о том, о чем они целый месяц молчали.

– Гейл, ты когда-нибудь вспоминаешь Билла? Ну, ты представляешь его… как бы случайно?

«Каждую ночь, когда ложусь спать», – хотела она ответить.

– Шелби, мы не должны говорить об этом.

– Я знаю, но нам придется. Мы с тобой поклялись не вспоминать, это меня гложет, да и тебе, кажется, не все равно.

Гейл уставилась на нее:

– Зачем ты это говоришь?

– Ты выглядишь как драная кошка и плачешь в подушку каждую ночь.

– Нет.

– Да.

Гейл отвернулась с отвращением.

– Ну по крайней мере я не твержу имя Билла во сне, как ты – Мака.

Шелби вздохнула:

– Ты тоже это делаешь, только я не собиралась говорить об этом.

Гейл недовольно фыркнула. Маленькая спортивная машина шуршала шинами.

– Знаешь, – снова начала Шелби, – иногда мне интересно, была ли я права, когда поддразнивала Мака.

Гейл продолжала выглядывать из окошка.

– У тебя не было выбора, Шелби. Он лгал тебе.

– Не совсем, он просто забыл мне сказать о некоторых вещах.

– Забыть сказать, что у него сын, – это серьезно.

– Да уж, тут дело не в забывчивости.

– По крайней мере у тебя вроде была конкретная причина. Я же, напротив, просто уехала.

– У тебя тоже была причина.

Гейл повернулась и посмотрела на нее:

– О да, я расстроилась, потому что все, что он хотел, – это защитить меня, помогать мне. Пока мы были там. И все.

– Ты сделала, что могла.

– Да, конечно. Если бы он только захотел поговорить об этом… Если бы я не ушла и не исчезла… Если бы мы оба не были так упрямы. Иногда мне кажется…

Машина затормозила, так как Шелби въехала на школьную стоянку. Они услышали, что звонок зазвенел как раз в тот момент, когда они выходили из машины.

– Иногда… что тебе кажется?