– Кто же еще? Это у вас, ваше сиятельство, провалы в памяти. Вы и слуг то своих не помните.

Его сиятельству не понравилось, когда идиота делают из него, но c'est la vie  и настала его очередь.

– Мерт Кауч служит у дяди, но формально числится в моем штате. Он останавливается в моем доме, как и всякий кто служит Карлу.

Лира бы позавидовала его терпению, но она знала каким не сдержанным может быть этот мужчина и ждала, когда же его наконец «бомбанет».

– Я плачу ему жалование, но тем не менее я не обязан знать всех.

Ее в том числе. Но сэгхарт этого не сказал.

– Прежде чем вы ответите мне что не обязаны знать господ, а я отвечу вам, что это смехотворно. Выслушайте меня. Марта, перестаньте!

Лира покачала головой. Она не станет слушать его, даже несмотря на то, что ее чуть-чуть отпустило. Он не бросается на нее и не кричит, даже удосужился объяснить все, но черт возьми он действительно проср** свой шанс на рассудительную и милую Лиру.

– Вам может быть удалось обмануть Мерта. Но я был с вами в той комнате и видел все.

– Неужели? – Лира все-таки не сдержалась, вернувшись к своему прежнему едва улегшемуся состоянию злости и возмущения. – Вы видели все, потому что сделали все?! Если вы знали кто я, то зачем нужно было вести себя так? Почему нельзя было сказать обо всем во дворце? Зачем нужно было выставлять меня в таком свете?! Особенно перед этим человеком? Этим Мертом? Я у него одна и больше нет никого, а вы даже не предупредили и выставили меня какой-то дрянью на глазах у этих хлыщей и слуг.

Сэгхарт все же подошел к ней, но остановился на расстоянии нескольких шагов.

– Как вас зовут? На самом деле?

Не надо ей этой психологии! Лира очень даже хорошо понимает, что он делает сейчас. Он пытается сблизиться с ней и весь такой великодушный, а она видела все. Он, чертов, мышиный колдун! Такой  же мелочный и жалкий.

– Марта, – выдохнула Лира, не желая признаваться ему ни в чем. – Для вас, я – Марта, граф.

Сэгхарт согласился с этим, кивая. Он вытянул из нагрудного кармана платок и протянул его ей.

– Я приношу вам свои извинения за все то, что произошло во дворце и раньше. Я не разглядел в вас женщину другого мира, хотя, это нисколько не оправдывает моего поведения.

Он испортил все. Нельзя приносить извинения вот так, безукоризненно и исчерпывающе вежливо. После этого не хочется ничего – ни злится, ни лукавить и переиначивать, ни обвинять. Он забрал у нее это.

***

– Мне жаль, что наше знакомство состоялось именно так. Пожалуйста, оставьте в покое зонтик.

Девушка, напротив, посмотрела на свои руки, приподняла уголок губ и вернула едва вынутую трость на место, резко и сильно, отчего по второму этажу прокатилось звонкое дребезжание. Он подготовился к ее приходу и, честно говоря, ожидал чего-то большего, чем простой, но все же эмоциональный жест. Истерики? Скандала? Буйства? Попыток побега? Криков о помощи? Чего-то из этого. Слуг и тех отпустил по домам, чтобы пережить эту встречу.

– Что за человек вы такой, сэгхарт? Истерику и ту мне устроить не даете.

– Можем пройти в столовую, и я так уж быть…

Эверт продолжил наблюдать за ней: девушка сдула со лба приставшую прядку, оперевшись спиной на скрытый в стене шкаф с оружием, принявшись расстегивать пуговицы жакета. Ее пальцы не могли справиться с ними так быстро, как хотелось бы.

– Пожертвую столовым набором фарфора.

– Шутите?

Она наконец оглянулась по сторонам, смяла яркие губы, не переставая теребить крохотные застежки.

Марта фыркнула в ответ на это. Но знала бы она, как удивлен и одновременно обрадован Эверт, даже несмотря на то, что был в курсе, как тихо и неприметно стараются вести себя перевертыши первое время. Он привык к другому поведению слабого пола всегда более экспрессивному и эмоциональному выражению чувств и сиюминутных эмоций.

– Да.

– Не знала, что вы умеете.

Эверт ощущал себя странно рядом с ней. Она привлекала его внимание, заставляла прислушиваться, думать о себе, сердила его и притягивала к себе взгляд. Она была взрослой – вот в чем дело, в теле хрупкой, едва повзрослевшей девушки и она как будто бы играла им. Эти ее замечания и подтрунивания делали свое дело, расшатывали тщательно собранное спокойствие.

– Я тоже.

– Что?

Он сказал это и сам не знал, что конкретно имел в виду, только вся его собранность мигом делась куда-то. Это все из-за несбывшихся ожиданий, теребящих декольте пальцев. Что он так уперся, в смысле засмотрелся на ее грудь? Это не самая выдающаяся часть ее тела, вдобавок скрытая. Несколькими минутами раньше Эверта куда больше волновали ее воспоминания, знания и он мучался догадками, а чем же в их мире может пригодиться женщина. Что она умела? Что знала?

– Не знал, что вы умеете быть спокойной, – пояснил он все также терпеливо и понял, что это было ошибкой.

Незнакомка (а как еще ему было называть ее после всего?) открыла свой яркий рот, изобразив идеальную буквой О. Она решила реабилитироваться и развенчать его прежний облегченный вздох.

– О, да!  Я должна была страдать приступом меланхолии, попав в неизвестный для меня мир!

– В том нет моей вины, чтобы я мог отвечать за это.

– Прыгать через жуткие провалы!

– Я просил этого не делать.

– Это я крошила монстров, какой-то сомнительного вида деревяшкой!

– То была ножка от парты.

Ответил он во все той же терпеливой манере, порадовавшись тому, что выпустил пар и навестил перед всем этим Сабрину.

– Я могла засадить занозу и заработать столбняк!

– Дерево обработано не одним составом и тебе не грозило ровным счетом ничего.

– Я могла быть укушенной!

– Остался бы след и только.

– Я могла бы превратиться в зомби!

– Не успела бы!

Препираться было забавно. Обвинения не выглядели серьезными, но только до определенного момента.

– Это я терпела хамство и домогательства одного надменного извращенца, нетрадиционной ориентации.

Последнее она произнесла с толком, с такой сладкой и одновременно ядовитой улыбкой.

– Я полагал, что мы уже обсудили последней момент.

– Вот и славно, что вы не отрицаете все остальное: свое хамство и надменность, продолжая смотреть на грудь несовершеннолетней.

Он сделал шаг к ней, уперевшись ногами в стоящую в холле лавку. Марта качала головой. Ее глаза искрились от безмолвного смеха. Эверт понял, что попался.

– Тебе восемнадцать.

Она могла обидеться во второй раз, надуть губы, отвернуться и отказываться разговаривать с ним, но вместо этого она отняла руку от груди, перестав мучить эти несчастные пуговицы. Она заметила его интерес к своим мучениям.