И вдруг дернулось испугом сердце – как кто?! Как жених с невестой? А если… и правда до этого дойдет? Вдруг они и впрямь решили, что у них любовь неземная? Это что же тогда? Жениться будут, что ли? О господи, ужас какой!..

В голове зазвенело страхом, и мысли побежали одна за другой перепуганные, торопливые. Так, так… Танюшка мать, конечно, не бросит. В таких обстоятельствах она навсегда к ней привязана. Потому что физическое здоровье у Нади – о-го-го… Крепкая тетка, на ней в поле вместо коня пахать можно, так и будет годами намывать свой забор. А Леня… Леня в последние годы начал сдавать, здоровье совсем никакое. Не дай бог, тоже на шею Танюшке сядет… И что? Никитке придется во всем этом принимать самое прямое участие? Лелеять сумасшедшую тещу? Шаг вправо, шаг влево – расстрел, объявление подлецом и предателем? Ничего себе, куда судьба у сына катится… А она, родная мать, на все это безобразие будет из окна смотреть?! Ну уж нет… Одной столько лет сына растить, чтобы… Вот так, за здорово живешь…

– Гриша! Гриша, иди сюда! Где ты, сынок? – заголосила так испуганно, что сама себе удивилась. – Гриша! Иди сюда!

– Иду, мам… Ты чего?

Обернулась – стоит в дверях кухни сынок Гришенька. Тощий нескладный подросток с покорным и в то же время слегка упрямым выражением на лице. Футболка болтается на острых плечах, как на вешалке. Светлые волосы вихорками. Глаза серые, с грустинкой. Спокойный ребенок, молчун, весь в себе… Иногда и не догадываешься, что у него в голове происходит.

– Гришенька, срочно беги во двор, зови Никитку обедать! Только без Тани, ладно? Ее не зови. Скажи, у мамы очень голова болит…

– А у тебя правда голова болит?

– Ой, да какая разница! Не в моей голове дело! Я ж тебе объясняю – надо сказать так, чтобы Таня осталась, а Никитка домой шел обедать! Мне с ним поговорить надо.

– Так я и скажу, что тебе с Никитой поговорить надо… Чтоб он один приходил, без Таньки… – пожал плечами Гриша.

– Нет, нет! Это же неудобно, сам не понимаешь, что ли? Нельзя быть таким простым, сынок.

– Хм… А зачем лишние сложности городить, если можно не городить? Зачем про больную голову придумывать?

– Сложности всегда нужны, Гриша. Лучше сложности городить, чем простотой обходиться. Простота – это для дураков, а сложности придуманы для умных, понял? Надо всегда уметь сказать так, чтобы человек не обиделся, но сделал именно то, что тебе от него нужно.

– Ага. А все вместе это называется лицемерие, да?

– Сынок, ты чего?.. Неужели мама тебя лицемерию учит? Думай, что говоришь. Да и нет тут никакого лицемерия. Что плохого в том, если схитрить немного, тем более для пользы дела?

– А в чем польза, не понял?

– Ну… Чтобы Таня не подумала чего… Чтобы не обиделась…

– А чего Таньке вдруг обижаться? Она вроде нормальная девчонка.

– Ой, ладно, хватит рассуждать! Какой же ты зануда вырос, однако. Совсем с толку сбил! Что, трудно сделать так, как мать просит? Тоже, нашелся правдоискатель! Иди давай, зови Никиту!

Гриша снова дернул плечом, будто стряхнул с себя недовольство. Вроде того – все равно я прав. Повернулся, вышел, слегка хлопнув дверью.

Понятно, что ж… В этом доме все умные да честные правдоискатели, одна мать дура. Надо же, выросло какое чудо, весь повадками в отца. Хоть и не видел его никогда, но гены, гены! Куда от них денешься?

Катя хмыкнула, принялась резать хлеб. Рука дрогнула, порезала палец. Видно, глубоко порезала, кровь так и хлынула. Господи, да что ж это такое?! Совсем нервы сдают! Устала, в отпуск пора… О, кровищи-то, кровищи…

Через пять минут, возвращаясь из гостиной на кухню с перебинтованным пальцем, вдруг остановилась в коридоре у зеркала, глянула на себя. Какая она все-таки страшненькая… Бледная. Худая. Испуганная. Серые глазки как две глубокие дырки. Две поперечные морщинки на переносице. И волосы тусклые. Еще и палец перебинтованный. А внутри сирена тревоги звучит, от которой дребезжит сердце. Тревога за сына, за его судьбу. Да уж, материнские тревоги красоты не добавляют…

А впрочем, неважно. Красота – дело наживное. Если выспаться хорошенько, да лицо подкрасить, да прическу навертеть… Ничего еще. Только-только сороковник разменяла, какие годы для женщины? Как говорил Аркадий Райкин – если меня в тихом месте прислонить к теплой стенке…

И заставила себя улыбнуться – ничего, поживем еще. Будут еще тихие места и теплые стенки! Вон, старшего сына, считай, уже вырастила… Главное, его в обиду судьбе не дать!

Никита и Гриша уже сидели за кухонным столом.

– Мам, ты что, порезалась? – уставился на ее палец Никита.

– Да, так получилось… На сегодня я инвалид, пальчик болит. Давайте, мальчики, ухаживайте за мной. Вон в той кастрюльке борщ, в сковородке котлеты. Вперед, мальчики!

– Да, мам, конечно… – засуетились оба, вставая из-за стола.

– Никит… – тихо проговорила Катя, улыбнувшись. – Нам надо с тобой день спланировать, когда поедем документы в институтскую приемную комиссию подавать…

– Не понял?.. – глянул на нее удивленно Никита. – Ты что, со мной хочешь поехать?

– Да. А что?

– Но… Зачем, мам? Что я, один не справлюсь? Тем более, мы с Танюхой уже договорились…

– О чем вы договорились?

– Так мы же вместе поступать будем! Вместе и документы подавать поедем.

– А она что, тоже в политехнический собралась?!

– Ну да…

– И тоже на радиофак?

– Ну да…

– Так у нее же тройка по математике! И по физике! Куда ее понесло, она же чистый гуманитарий! Ей одна дорога – в педагогический. Может, хоть туда на бюджетное место попадет. Кто ее на платном учить-то будет? И без того на Ленину зарплату живут, у Нади пенсия по инвалидности совсем смешная. Нет, какая глупая девчонка, ничего не соображает! А Леня знает, кстати, что она за тобой хвостом потянулась? Надо ему сказать…

– Мам! Давай мы сами разберемся, ладно?

– Ой, да чего вы там разберетесь? Ясно же, что она на радиофак не поступит.

– Поступит. Я ей помогу. Вытяну как-нибудь.

– В смысле – вытянешь? Это каким же образом?

– Ну… И свое задание успею решить, и ее. Главное, нам надо попасть в одну аудиторию.

– А если тебя поймают?

– Не поймают.

– Никита, что ты говоришь, господи! Зачем так рисковать? Нет, этого еще не хватало!

– Да мы разберемся, мам, не волнуйся… Нам самое главное, чтобы вместе. А там уж как получится. Мы по отдельности существовать не можем.

– Ты что ее, так сильно любишь?

– Мам, ты спрашивала уже.

– И все-таки?

– Да, люблю. Очень сильно люблю. И она меня любит. А чего ты на меня так смотришь, будто только сейчас об этом узнала? Мы же с рождения с Танькой вместе…