* * *

— Брига! Брига! — хрипнул Вадька. — Не тряси!

— Глаза, глаза не закрывай! — Брига двумя пальцами раздвинул непокорные веки. — Смотри! Смотри!

— Не закрываю… тихо. Я буду… смотреть. Я…. буду.

Перед глазами мальчика плыл и качался подвал, бледное Женькино лицо. «Надо смотреть, смотреть…»

— Ты не умрешь? — беспомощно вырвалось у Бриги.

Вадик не понял вопроса, но кивнул чуть заметно.

— Не умрешь? Скажи!

— Что? — через силу открывая глаза.

«Умрешь… как мама, как отец…»

— Мама… — улыбнулся. — Мама!

Брига, не сдерживаясь, заплакал.

* * *

Тоненькие пальцы впились в виски, побелели в костяшках.

— Хлеб наш насущный, насущный… — по щекам слезы. — Господи, как там дальше? Господи. Я должна вспомнить. Мы должны!!!

Но Алексей Игоревич вспомнил только, как бабушка спускала иконы в погреб, а потом лазила туда молиться большая, грузная. И Алеше тогда казалось, что однажды ступеньки рухнут. Сказал о том, но бабушка кротко перекрестилась: «Все в руце Божьей».

— Да, да… да! Все в Его воле. Господи, я комсомолка, да… Вы верите? Как хорошо, что верите. Я не знаю, не знаю. Но мне кажется: все не просто так. Мальчишка этот, эти дети, они как ангелы, кроткие ангелы.

— Скорее уж великомученики, — отозвался музыкант. — Я посмотрю в литературных источниках, в энциклопедии.

— В Большой и Советской, — всхлипнула девушка. — Дашь нам есть. Да, хлеб наш насущный дашь нам есть.

— Днесь, то есть на день, это церковно-славянский, — поправил. — Даждь нам днесь.

Надо же, вспомнил! На миг стало легко и радостно, будто эта строчка и в самом деле…Хотя…

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь! — выкрикнул.

Алена не удивилась. Она лихорадочно записывала слова на этикетке от коньяка.

* * *

— Вадька, Вадька, чем тебя лечили? Чем? — Брига опять немилосердно тряс Вадика, его голова беспомощно моталась. — Вспомни! Ты же домашний, ты же помнишь!

Кричал Брига громко, но перед глазами Вадика качался бесконечный туман, в нем так хотелось захлебнуться, лечь на самое дно и уже не выплывать. Кажется, где-то в тумане были мама и папа. Оставалось только заснуть…

— Слышь, как я без тебя! Как?

Да, он один совсем. В подвале и еды уже нет…

— Какие надо таблетки?

Если бы Вадик сейчас сказал хоть одно название, Брига, не задумываясь, выбил бы окно в соседней аптеке. А так, даже если выбьет, что брать-то? Какие они бывают, эти лекарства? Медичка давала их без обложки, противные, после них вода отдавала чем-то сладким и мерзким.

— Вспомни! — взмолился.

Туман перед глазами Вадика дрогнул, отступая на миг. Мама не давала таблетки: она боялась, она обтирала…

— Водкой — выдохнул еле слышно.

— Водкой?! — Брига опешил.

* * *

— Вот! Это то, что помню я. Вы тоже должны написать, что помните. Вместе у нас должна получиться молитва. Ну, давайте! — Она передала карандаш музыканту, и тот машинально взял.

— Это же?.. — вскинул уже полустершийся грифель к бровям.

— Косметический. Какая разница? Надо подточить.

— Подождите… — вчитался в неровные строчки. — Вот здесь: «И оставь нам долги наши, но не оставь нас во искушении». Кажется, так… Но последние строчки я не помню… И последние ли они?

— Да будет воля Твоя. Надо просто повторить: да будет воля Твоя…

— Конечно, если Господь есть…

— Есть!

— Да, да, конечно… Он так примет, главное от души. Я так думаю, что Господь не учитель и двойку за неверный текст… Алена! Господи, я так хочу, Господи, помоги!

Алена уже не слушала. Она исступленно твердила, неверно, неточно, мешая в кучу слова двух языков.

— Отче наш, иже еси на небесех. Да приидет воля Твоя… Да пребудет царствие Твое. Хлеб наш насущный… Господи, помоги ему, Господи… Отче наш иже еси на небесех…

Алексей Игоревич перекрестился широко. И тихо повторил:

— Да будет воля Твоя…

* * *

Шампанское пенилось на чумазой ладони, пахло непривычно, чуть кисловато и сладко — шлеп на худую Вадькину грудь… Опять на ладонь. Ах, как кстати, что не выкинули, не вылили, что даже и не открыли! Пузатая бутылка — вот и все, что осталось от рога изобилия в матерчатой сумке. Эх, жаль, половина пролилась на пол, а так бы больше было.

Женька перевернул отяжелевшее тело на живот и плеснул щедрой горстью. Вадик застонал, зябко втянул голову в плечи, но терпел, терпел…

Опять холодной рукой к горячему телу. От руки по давно не мытой спине — белые полосы.

— Сейчас, сейчас, — бормотал Брига и сам себя не слышал.

Опять на спину… Шипело и таяло шампанское. В пропыленных окнах неотвратимо сгущалась тьма. Свет фонарей серебрил морозные узоры.

* * *

Алена ходила по квартире, как маятник в старинных часах. Алексей Игоревич метался за ней, не отставая.

— Отче наш еже еси на небесех… Отче наш еже еси на небесех…

Губы твердили заученно, выдохом горьким, выдохом светлым:

— Да будет воля Твоя!

Алена вдруг замерла перед наряженной елкой, блестящей, рождественской…

— Сегодня какое? — хрипло спросила она. — Число какое?

— Шестое.

На коленки тяжело:

— Да будет воля Твоя, Господи!

Алексей Игоревич хотел удержать, не смог. Опустился рядом:

— Да будет воля Твоя!

* * *

— Холодно… — капризно бормочет Вадик. — Холодно…

Брига стянул свитер через голову. Приподнял тяжелое тело, одел, как куклу: свитер, обе куртки (и свою, и Вадькину), потом закутал неловко в одеяло. Лицо у мальчишки было в капельках пота. «Плохо или хорошо?»

Холод нырнул под майку; Женька обхватил плечи руками: «Ничего, не маленький, не замерзну».

— Малой, ты как?

— М-м-м… — промычал Вадик сонно.

В гостиной елка до потолка. Мама сейчас глаза ему развяжет, а там подарок… Солдатики… нет, луноход, настоящий на батарейках… Тепло… тепло…

Брига вытянулся рядом, обхватил крепко. Вдвоем теплее. Ничего, ничего. Все будет хорошо.

* * *

— Да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое…

Два голоса к потолку в трещинках, как к небу. И звезда на елке алая, пятиконечная. Но звезда…