Отставляя тарелки с едой. Чтобы снова. Жадно набрасываться на ее губы. Никуда не торопясь.

Но нет.

Реальность распорядилась по-другому.

И мне жжет кожу от прикосновений к ней.

И я должен сбегать, матерясь на самого себя.

За то, что не удержался.

Что не смог. Не смог держаться от нее на расстоянии.

Относиться так, как можно относиться к той, кем она теперь стала.

И я?

Я отпустил ее блядскую семью?

Проклятье! Да их нужно было приковать цепями и плавить каленым железом!

Впрочем, не стоит забывать.

Та, чье имя яростно шептал в лихорадке страсти, безумно, безудержно повторяя его снова и снова, часть той семьи. Она. Ее часть.

А значит, ничем не лучше.

И то место, которое единственно может быть ей выделено, она и должна занять.

Ничего большего.

К ней нужно относиться лишь как к телу. К вещи. К безымянной рабыне.

Которая не вызывает чувств. И ничего не стоит.

Снова сжимаю челюсти.

Как же сладко она спит!

Как беззаботно и чувственно чуть искривлен ее приоткрытый рот!

Матерюсь сквозь зубы.

Подхватываю одежду и выхожу, едва натянув брюки.

Я. Не должен. Забываться.

Но с ней в одной комнате оставаться невыносимо!

Она, как яд. Как наркотик. Проникает под кожу. В самую кровь.

Если останусь рядом еще хоть на минуту, не смогу даже уйти.

И ничего. Ни хрена. Даже пустого места не останется от Бадрида Багирова.

* * *

— От нас требуют голову Романа Градова.

Арман морщится, будто выплевывая эту фамилию.

Фамилию брата. Его близнеца. Которую он взял, отказавшись от семьи.(* прим. автора. История Роман в книге " Одержимый, история Армана в книге " Я. Хочу. Тебя". Обе намного мягче этой истории, хотя тоже оооочень переживательные!)

Того, о ком мы даже не говорили. Не вспоминали. Не произносили его имени в последние годы.

И который умудрился так красочно о себе напомнить.

— Его голову прямо на блюде. Тогда они будут считать конфликт исчерпанным.

Сжимаю кулаки. Вижу, как у обоих братьев раздуваются ноздри от ярости.

— Почему именно ты приходишь ко мне с их требованиями? Переговоры вел я. Но так и не дождался ответа. Мне отвечают, что все еще думают. И даже готовы принять некоторые из моих условий.

— Наверное, просто боятся сказать тебе это в лицо, брат, — Арман пожимает плечами.

— По сути, и мне не высказали такого ультиматума. Скажу так. Сорока на хвосте принесла. Вроде на уровне слухов. Но ты понимаешь. В открытую высказать такое требование у них кишка тонка. Он, может, и называет себя Градовым, но все-таки Багиров. Если такое озвучить тебе или кому-то из нас напрямую, в лицо….

— Будет еще один десяток трупов, — заканчивает за него Давид. — Из тех же самых благородных семей. Или не один? Всех на хрен вырезать под корень! А, Бадрид? Как тебе эта идея?

— По-моему, очень даже неплоха, — Арман сжимает кулаки, хоть и вальяжно забрасывает ноги на стол.

Обманчивая расслабленность.

На самом деле он весь натянут, как струна.

В любую секунду готов сорваться. В миг переломить кому-то шею.

Но это знают только близкие Армана. Именно в самый опасный для окружающих момент он принимает ленивую, расслабленную позу.

И глазом не успеет никто моргнуть, как уже успеет уложить пятерых-семерых. Навечно. Голыми руками. Я уже это видел. И не раз.

Но его вальяжность всегда действует на людей расслабляюще. А зря.

— Всех просто вырезать? Все семьи?

Сжимаю виски пальцами.

Почему при мысли о семьях снова передо мной встает нежное девичье лицо? Сменяясь другим. Тем, что видел сегодня. С почти лиловыми, зацелованными, искусанными распухшими губами?

Черт!

Я должен сосредоточиться на главном!

А не на том, как тихо она дышала. Не на простыне, что сползла, оголяя ее молочную грудь с вишневым соском.

И уж точно не на члене, который до боли начинает дергаться, почти прорывая брюки!

— Бадрид? Ты в порядке? Кажется, вчера последняя бутылка виски была лишней. Заказать секретарше средство от похмелья?

— С чего ты взял?

— Никогда не слышал, чтобы ты издавал стоны, — Давид умудряется смеяться даже в такой. Критической ситуации. — А тут ты вдруг хватаешься за виски и пробираешь до дрожи своим хриплым полувоем.

Блядь.

Реально?

А мне казалось, что всего лишь скриплю зубами!

Совсем на хрен мозги вытекли! От одной-единственной ночи! Одной, но только с ней….

Черт!

Семьи! Роман! Мне нужно вернуться в реальность! Твою же мать!

— У меня не бывает похмелья, ты же знаешь. Сколько бы ни выпил. Это тебя, малыш, приходится откачивать три дня после невинной студенческой попойки.

Брат кривится. Сжимает кулаки.

Но врезать, конечно, не посмеет.

— Прекрати меня так называть! И это была единственная попойка, после которой вы меня откачивали! Единственная и реально студенческая! Долго ты мне будешь вспоминать? Я давно вырос. И давно научился пить. И не только. Хватит уже относиться ко мне свысока!

— Эй, остынь, — выбрасываю руку вперед в примирительном жесте. — Я просто подшутил. Мы все знаем, какой ты уже взрослый. Но… Есть вещи, которые не сотрешь из биографии, правда? И да. Я буду вспоминать тебе это до самой старости. И называть малышом, даже когда ты поседеешь. Имею право. Я, между прочим, памперсы тебе менял. Лично.

— Фууууууу, — Давид кривится, сбрасывая пепел на стол. — Жаль, что это единственные светлые воспоминания, которые у тебя остались. Неужели нет ничего получше, чем чужое младенческое дерьмо, чтобы вспомнить? Надеюсь, к старости все же появится. А то унылая, я посмотрю, у тебя жизнь, брат!

— Так что решаем?

Арман ненавидит наши перепалки.

Он всегда серьезен, пока важные вопросы не решены.

Зато первым уходит в самый глухой отрыв, когда есть возможность отдохнуть и расслабиться.

Не понимает, как можно смешивать серьезное и возможность посмеяться.

— Вырезать семьи…

Барабаню по наполированому столу пальцами.