…О бренности бытия в те годы мало кто из нас задумывался, да и надо ли? «Как молоды мы были…», жизнь текла размеренно, сытно по сравнению с теми, кто работал там, в Советском Союзе, так чего печалиться?

В равной степени мало задумывались мы и о будущей жизни в Союзе, как там она сложится, что ждет по возвращении можно было только догадываться.

…Первым взрослым шоком для меня явилась внезапная смерть нашего штабного врача-терапевта Сережи Саранкина. Было ему всего лет 35 от роду, мне казалось уже взрослый дядька, лечил нас от хворей всяких, а тут на тебе — Сережа умер! Как-то нелогично это казалось, умирать врачу, да в таком возрасте, да за границей. Хотя, какая тут разница, разве ж судьба выбирает время и место? И что врачи не люди что ли?

Так как я работал в Госпитале, то по определению переводчиком в скорбных формальностях, оформлении «груза 200», пришлось быть мне. В госпитале я, конечно, насмотрелся всякого разного, но тут было немножко не по себе, все-таки это был наш Сережа, пухлый весельчак, который еще вчера прописывал мне таблетки, спорил с хабиром-терапевтом из нашей «врачебной» группы, как меня лечить от какой-то аллергии, кипятился, возмущался…Такая «взрослая» работа прибавила мне, как мне казалось, авторитета среди хабиров и переводчиков, до этого же отношение ко мне было, мягко говоря, снисходительным — лекций я не читал, на стрельбы не ездил, был, по их мнению, чистоплюем, ходил в белом (!) халате, хотя чего тут предосудительного, казалось бы?

По себе-то я знал, что никакой я не чистоплюй, просто так получилось, ну попал в госпиталь по распределению, но никогда не отказывался от работы, это вообще мое кредо — работу надо делать, надо брать на себя и делать, какая бы тяжелая, грязная, непрестижная она ни была. Потом все окупится сторицей. А по началу, по молодости, вообще полезно браться за все, что дают, доказывать свою профпригодность, адекватность требованиям начальства. В молодости перебора с работой не бывает, все на пользу.

У меня не было идеи как-то строить военную карьеру, но и без этой перспективы «правильная» характеристика в советское время была необходимым условием для принятия на работу в Союзе, уже по основной специальности, во внешторг. Кстати сказать, далеко не все получали «правильную» характеристику, то ли в силу неуживчивости своей, то ли из-за интриг всяких. «Мин» и «подводных камней» в загранработе было достаточно, не всем удавалось доплыть до берега без потерь.

В то время я еще не понимал значения так называемой «общественной работы», а надо было бы уже. Взросление наступило позже, уже в Москве после трех лет в Счастливой Аравии, в «Разноэкспорте» я резко впрягся в комсомольскую работу, потом в партийную, и, надо сказать, многим навыкам кадровой, организаторской работы научился на практике, эмпирически именно пройдя через это сито.

Если кто не помнит, «характеристика» — это такой обязательный формальный документ, многое в котором читалось между строк. Формулировки были отточены и строги (как не вспомнить закадровый голос Копеляна из «Семнадцати мгновений весны»: «происхождение арийское, характер нордический…»), и в каждой из них был подвох. Достаточно было допустить одну-единственную оговорку, вроде «вместе с тем, не всегда был выдержан в отношениях с товарищами», или «недостаточно активно пропагандировал миролюбивую внешнюю политику СССР», как на карьере можно было ставить жирный крест. Конечно, помимо собственно характеристики, подписанной партийным и административным начальством, вдогон тебе всегда шла негласная ориентировка по другим каналам, но надводная часть айсберга от этого была не менее опасной.

«Характеристика» преследовала меня со времен поступления в МГИМО. Я никак бы не смог попасть ни в институт, ни потом в благословенную Счастливую Аравию, не будь я экипирован надлежащей характеристикой, сначала из школы, потом из райкома КПСС, и так далее, и тому подобное, процесс оформления в командировку я уже описывал.

1-я спецшкола «с преподаванием ряда предметов на английском языке» приоткрыла мне в свое время дорогу в мир, который, как оказалось, значительно больше Сокольников. Я тогда и фамилий таких не знал в силу своей политической неосведомленности, а ведь в первой школе в соседних классах учились внуки многих известных в прошлом и в настоящем людей. Достаточно вспомнить Сашу Булганина, Славу Никонова (он, как известно, внук В. М. Молотова…), дети министров, дипломатов, архитекторов известных… Как я с Открытого шоссе туда затесался — отдельная история, но во многом случайно, конечно, благодаря моей тете Вале, дай ей бог здоровья, которая просто жила там неподалеку и знала про нее кое-что. В школе на общественных началах читали лекции о международном положении студенты из МГИМО, многие из класса туда же собирались поступать, у нас в классе учились (!) ИНОСТРАНЦЫ, сначала мальчик из Лаоса, я уж не помню, как его было и звать, потом из Вьетнама, потом индиец Нандан Унникришнан, так что мой выбор был предопределен — видеть «большой» мир я должен был! А уж по какой специальности двинуться в этот большой мир, то есть за границу, было не суть как важно. Но нужно было получить «характеристику-рекомендацию», и это было первым в жизни по-настоящему самостоятельным заданием, challenge в 17 лет, ни родители, ни репетиторы тут помочь не могли. Зато репетитор мой, Петр Иванович Польщиков, профессор географии, помог в другом.

Я собрал все надлежащие документы, включая «характеристику», и гордо принес их в институт на приемную комиссию. Получил направление на медкомиссию, и, не чувствуя подвоха, туда сразу же и отправился, на первом этаже, в подвале где-то, где тогда была поликлиника, на Крымском Валу. Прошел всех врачей и за финальной справкой вошел к главврачу.

Главврач Людмила Александровна, милейшая женщина в золотых очках и безупречной чистоты халате, «по отечески» мне и говорит:

— Ну что ж, все у вас нормально, все вот анализы хорошие, но вот зрение, конечно, слабое, не может быть дипломат (?) с таким зрением, так что не годен.

И пишет уже чернильной ручкой сверху на моем личном деле — «не годен». Я опешил:

— Как не годен, какой (цензура) дипломат, какое к дьяволу зрение, у меня полтора, дай бог, на оба глаза…

Я был в шоке, год занятий и все характеристики из райкомов шли прахом, но апеллировать к Людмиле Александровне было бесполезно. Она стояла, как айсберг, на пути моего корабля, готового к большому плаванию, и давать мне дорогу не собиралась, много позже я понял и причины столь требовательного отношения к физическому совершенству будущих «дипломатов».

В состоянии, близком к панике, я позвонил профессору Польщикову, который меня год натаскивал по экономической географии и прочил, в шутку, будущее «великого географа», он даже не удивился, сказал перезвонить через час, и через означенный час просто рекомендовал мне повторно зайти к Людмиле Александровне. Я покорно явился:

— Ну что ж вы, Борис Иванович, так бы сразу и сказали, что от Петра Ивановича идете… — журила меня Людмила Александровна, выписывая мне новую карту с заветным кратким «годен» на обложке жирным синим карандашом.

Так устроена была советская система доступа к благам, к образованию, да ко всему. Если ты не «от Петра Ивановича» (а я ведь и впрямь был от вполне реального Петра Ивановича, только я об обязательности этого условного пароля тогда просто не знал!), то ты вряд ли сможешь «пройти» даже первый уровень в этой увлекательной игре под названьем «жизнь и карьера».