Бедный сосед комнату запирал, выходя из дому, на крепкий врезной замок. А то, не ровен час, вернулся бы с работы, а спать-то не на чем! Расторопные алконавты быстро б нашли клиента на Лехины немудреные пожитки.

Ясно, девицы, немного с ним повстречавшись, начинали качать права и требовать ввести в дом. И что самое интересное, наивный Леха, опять и опять наступая на одни и те же грабли, тащил профурсетку в «родовое гнездо». Ну теперь сами понимаете, чем оканчивался очередной Лехин роман.

— Да, мы вчера начудили с тобой! — ликующе воскликнул сосед, теребя белобрысую шевелюру.

— Ну а толку? Деньги не отдал, да еще выставила себя отвергнутой психопаткой, — с тоской ответила я, чиркая зажигалкой.

— Да ладно тебе, повеселились, напугали старого дурака до усеру. Уже хорошо! Представляешь, как его теперь жена клевать будет? До гробовой доски попрекать будет, как от любовницы подолом прикрывала! Грудью легла! — утешал Леха, со светящимися восторгом глазами.

— Ой, да идиотизм весь этот роман так называемый, — рявкнула я, злясь сама на себя.

— Да, Юляха, дала ты маху. А лучше б Маху дала! Знаешь этот анекдот?

— Неа, рассказывай.

— Ну, значит, слушай: «Приходит Сара с рынка домой и, причитая, жалуется мужу: „Ой, Мойша, ты не ругай меня. Твоя жена сегодня маху дала…“

Мойша подскочил: „Какому еще Маху? Моя жена и на рынок не сходит прилично, где он?! Где Мах?! Я буду бить его в морду!“ — сотрясая кулаками, грозно закричал Мойша.

„Да нет же, — успокоила Сарочка. — Я просто вместо полтинника рубль отдала на рынке…“

„Боже мой, Сара! — схватился за голову старый еврей, посерев в лице. — Лучше б ты Маху дала…“»

Вредная маман

— Ну, нашлялась? — Мать укоризненно стояла в дверях. Просто «мать погибшего солдата». Печаль и безысходность в ее глазах.

— Нет, вечером еще пойду! — весьма невежливо отвечаю я. — Отвянь, я иду спать, вечером выскажешь, — спокойно продолжила я.

Настолько я уже привыкла к ее попрекам и недовольством мной, что даже перестала нервничать. Или, скорей, не перестала, а пыталась перестать.

— Как дела? — как ни в чем не бывало, спросила я.

— Твоими молитвами, — нервно отозвалась она. — Сколько же я позора от тебя натерпелась, сколько это будет продолжаться?! Иди завтра же в училище, разбирайся сама! Мне звонят и высказывают за тебя!

— Что говорили? — перебила я ее, начиная закипать.

— Тебе надо, иди и узнавай! — громко выкрикнула она из кухни. — А ей хоть бы что, сейчас ляжет и задрыхнет, скотиняка!

— Света, прекратите, — из другой комнаты донесся примиряющий бабушкин голос.

— Так скажи ей, бабушка! Пусть не достает меня сейчас, я спать хочу, мне на работу вечером. Дайте выспаться! — заорала я с кровати.

Встала и с треском захлопнула фанерную дверь перед носом разъяренной мамаши.

— Ха, на работу она пойдет! — с сарказмом продолжала истеричка, стоя за дверью. — Разве это работа? Жопой голой крутишь, опозорила, уже не знаю как опозорила!

Тут я уже завелась окончательно, вскочила, распахнула дверь.

— Да лучше жопой крутить, чем, как ты, говно мести и бутылки собирать! Это ты меня позоришь, бомжиха! Ненавижу тебя! Когда ж ты подохнешь, наконец! — с жаром воскликнула я.

Мать свою я стеснялась с детства. Родила она меня поздно, в тридцать восемь лет, отца не было, как я уже говорила. Да не то что отца, вообще у нее за всю жизнь ни одного мужика не видела. Зато стоило ей пронюхать, что у меня появился ухажер, «синий чулок» просто сатанел.

Вечно унылое лицо, истерики, неряшливый внешний вид.

А уж плакать она любила! Чуть что не по ее — в слезы. Рыданиями и стенаниями она методично доводила меня до такого состояния, что казалось, вот-вот кондрашка хватит.

Я с ней даже на улицу старалась не выходить. Она имела привычку, завидев пустую бутылку, как коршун бросаться на нее. Просто хоть сквозь землю провались рядом с ней!

— Ах ты ж сволочь, я за эти бутылки тебя кормлю! — с упреком отозвалась она.

— Ты не за бутылки кормишь, а за зарплату и две пенсии. А от бутылок ты не разбогатеешь. Тебе просто нравится выглядеть ничтожеством, по-моему. Хочешь, чтоб все видели вокруг, как тяжело ты живешь, какая ты несчастная. Как бедной Светочке тяжело тащить такую обузу, как неблагодарная дочь. И потом, я уже четыре месяца работаю, ты уже и не кормишь. Другие родители учат детей, одевают, а ты только жрешь меня!

— А до этого времени кто тебя кормил, скотина такая? — не успокаивалась родительница, с укором глядя на меня глазами, полными слез.

— Как? А кто ж должен был меня кормить до восемнадцати лет? Зачем ты только меня рожала? Чтоб всю жизнь попрекать и ненавидеть?

— Дурой была, думала — человек вырастет, а ты скотина!

Короче говоря, такие «баталии» у нас с ней происходили каждый день. Не было дня без скандала: день — не день, если у нас тишь да гладь. Определенно кто-то из нас заболел, значит, обессилел.

Бедная бабушка Дуся металась меж двух огней. Вот бабушку я любила очень. А бабушка любила нас обеих, только сделать не могла ничего. У нас не дом был, а поле боя. Дурдом.

Заснуть мне, понятно, не удалось. Вечером опять на работу, как я до пяти утра дотяну? Ничего, быстрей ласты склею, на радость мамане…

Я вернулась в спальню, попыталась уснуть, да разве уснешь на таких нервах? Лежала и мечтала, что когда-нибудь у меня будет своя маленькая квартирка. Уютная, чистенькая. Я даже обстановку представляла. Мечтала развести комнатные розы, забрать кота. Сама с собой мысленно спорила, как удачней расположить мебель. Занавесочки на кухне — обязательно в мелкую клеточку, льняные, светло-зеленые. Недавно высмотрела в журнале, именно такие мне и нужны! А как еще на квартиру заработать?

Сначала я попробовала стоять на рынке. Четыре дня я честно торговала, получая в день по пять гривен (дело было в 1999 году), а на пятый у меня украли несколько пачек чая… Хозяин быстренько посчитал недостачу и сказал работать бесплатно еще три дня. Щас! На следующий день я, конечно, там не появилась.

Потом устроилась официанткой в оздоровительный комплекс. Там, простажировавшись две недели, ушла ни с чем. Каждый день в семь утра я была уже там. Как штык. Полная сил и азарта. Стажировка заключалась в тщательном перемывании горы грязной посуды. Другой работы мне пока не доверяли.

А через две недели директор вдруг захотел увидеть мои документы. Увидел. И что? Мне было сказано — по возрасту не подхожу. Так чего ж тогда не спросили заранее? Конечно, кому ж помешает бесплатная «принеси-подай»? Наверное, не меня первую они так используют. Дураки, что ль, платить посудомойке, когда — только свистни и выстроится в ряд кучка дурочек вроде меня, рьяно желающих приступить к «стажировке»…