— Пери! Пери! — кричала девочка, от меня ее отделяло уже не больше пары десятков метров.

Боже мой, вдруг она не справится с лошадью, мелькнуло у меня в голове, а с неба вдруг с дробным треском что-то посыпалось, сбивая головки цветов и вздымая фонтанчиками песок дорожек. Старик побежал за девочкой, споткнулся, взмахнул руками и упал.

По белизне лошади потекло что-то красное, и она с леденящим сердце ржанием тоже споткнулась и начала оседать. Женщины кричали и падали. Солнце сияло. Блестел песок.

Плохо понимая, что делаю, и чувствуя только, как обступает темнота и нечем дышать, я бросилась к девочке навстречу и успела подхватить ее прежде, чем кобыла перекатилась на спину и судорожно забила ногами в воздухе.

Я прижала девочку к груди и, кажется все-таки сумев среди полной уже темноты отскочить подальше от лошади, вместе с девочкой рухнула лицом на клумбу. Цветы одуряюще благоухали. Как бы ей не задохнуться подо мной…

Боли от автоматной очереди, прошившей ей спину, Эльза не ощутила, как не услышала и взрыва вертолета, который через две с половиной минуты был сбит и с громовым раскатом ослепительно вспыхнул над пустыней.

Хирург вышел из операционной почему-то с мобильным телефоном в руках.

— Имею честь доложить вашему высочеству…

— К черту церемонии, доктор! Она жива?

— Видите ли… Вот, — врач протянул эмиру его же мобильный и показал на пулю, засевшую в нем, — вот эта пуля должна была лишить жизни вашу племянницу, пройдя через госпожу ван Вельден навылет в трех миллиметрах от ее сердца. Просто удивительно…

— Доктор, она жива?

Хирург задумчиво кивнул.

— Мы сделали все возможное.

Он никак не мог соединить воедино эту женщину с бескровным серым лицом, тусклыми бесцветными волосами, спутанными на подушке, руками, безвольно вытянутыми вдоль перебинтованного тела, и ту счастливую, полную жизни и неги пери, от которой он ушел ночью всего лишь потому, что хотел дать ей возможность просто выспаться. И себе тоже. За последние трое суток он почти не спал, если не считать того случая, когда беспомощно отключился, стоило лишь принять горизонтальное положение. Почему, за какие заслуги в те моменты, когда ему грозит реальная опасность, судьба погружает его в сон? Ведь это же он должен был закрыть собой свою племянницу. Это ведь ему кто-то звонил по мобильному, видимо угрожая или предупреждая. Недаром же пери побежала с его телефоном в парк… Кто мог звонить? Теперь этого уже не выяснить — в аппарате засела пуля. Почему судьба так заботится о его жизни? Почему за все расплачиваются самые дорогие люди, а он обязательно спит в это время?

Точно так же было и в тот трагический вечер, когда он наотрез отказался идти в оперу, заявив, что премьера — вовсе не такое уж значительное событие, чтобы княжеской семье присутствовать там в полном составе и тем более тащить куда-то на ночь глядя младших детей, которым полагается вовремя идти в кроватку.

— Сказал бы честно, что сам хочешь пораньше лечь, — обиделся Салтан, — я бы понял. Знаю, ты плохо переносишь разницу временных поясов. — (Утром «рас эль-шафранские близнецы» вернулись из Канады). — И не любишь музыку.

— Да, я к ней равнодушен, — согласился Гамид.

Из всех радостей земных он любил только женщин. Старый эмир даже порой мрачновато шутил, что Рас-эль-Шафран стал известен не столько благодаря нефти, сколько благодаря «донгамидским» похождениям в Европе его младшего сына, воспетым желтой прессой.

А Салтан обожал музыку. Не предназначь ему судьба стать эмиром, он прославился бы как великий пианист. И еще он обожал свою единственную жену. Их отец тоже не держал гарема, находя эту старинную забаву накладной для казны, и как бы на западный манер ограничился одной женой, с которой они составляли гармоничную пару, но такой нежной близости, как между Салтаном и Тамилей, у родителей Гамид не видел.

Как наследник, брат должен был жениться рано — какое счастье, что от самого Гамида этого не требовали! — и ему подобрали невесту, которую по традициям до свадьбы ему не полагалось видеть. Конечно, жениху с невестой все же устроили «случайную» встречу, и не где-нибудь, а в Миланской опере. Принцесса Тамиля тоже получила европейское образование, но не в Англии, как Салтан, а в Италии, причем образование музыкальное. Не исключено, что именно это обстоятельство оказалось решающим при выборе из прочих принцесс-претенденток на роль жены будущего эмира Рас-эль-Шафрана.

У них были соседние ложи, и Салтан сразу с огорчением понял, что фотографии Тамили — откровенная ретушь. Скрепя сердце, он все же заговорил с ней через перегородку между ложами, и тут произошло чудо! С первой же фразы Тамили, произнесенной мелодичным голосом, и по теплому свету ее глаз он вдруг понял, что их брак уже заключен на небесах! Позднее Тамиля призналась ему, что тогда в Миланской опере она испытала то же самое.

Молодожены купались в счастье — играли и пели, а потом коренастенькая, скуластая Тамиля начала рожать Салтану одного сына за другим. После четвертого на свет появилась девочка. Романтичные родители назвали ее Шахерезадой. К тому времени Салтан давно уже сменил на престоле отца и вместе с холостым по-прежнему братом рьяно занимался реформами и просвещением. Рождение Шахерезады совпало с открытием оперного театра, и Салтан цвел от гордости за оба своих детища.

— По-моему, ты рад дочери больше, чем даже первому сыну, — говорил Гамид. — Но какая необходимость тебе самому ее купать? Мужчина не должен видеть свою дочь голой. Это дурной знак.

— Ты суеверный старый ханжа! Ты не понимаешь. Она — моя женщина. Моя, моя! Моя плоть и кровь. Такая маленькая, а у нее уже все по-настоящему, как у женщины! Ну грудь вырастет потом. Она будет королевой!

— Ради нее ты готов изменить порядок престолонаследия?

— Я выдам ее за британского принца, и она станет королевой Англии!

Девочка росла и становилась очень похожей на бабушку, их красавицу-мать, и неожиданно Гамид стал чувствовать, что завидует брату и даже ревнует малышку к нему. Ведь если она плоть и кровь Салтана, а тот его родной брат, значит, Шахерезада и его самого плоть и кровь!

Гамид использовал любую возможность, чтобы побыть с племянницей. И радостно чувствовал, что девчушка тоже всегда рада поиграть именно с ним. Когда Шахерезаде пошел четвертый год, он предложил брату, что сам начнет учить ее верховой езде, а заодно и европейским языкам. Тот рассмеялся.

— Отличная идея! Но я просто не возьму в толк: если ты теперь наконец так полюбил детей, почему бы тебе самому не жениться и не завести своих?

— Зачем? Не хватало еще, чтобы они, не приведи аллах, затеяли междоусобицу с твоей четверкой, когда нас не станет!

Тогда Гамид искренне думал так. Но не стало их всех. Он — единственный мужчина в роде эль-Кхалиф. И у него нет наследника. Требовалось срочно решать матримониальную проблему, но у него не было на это ни времени, ни сил. Все навалилось сразу. Во-первых, после удачного теракта активизировались фундаменталисты, во-вторых, следовало продолжать начатые братом реформы и развивать страну, и, в-третьих — Шахерезада. Или все-таки во-первых?