А потом был зрительный зал оперы и правительственная ложа. Вернее то, что от этого осталось… Пахло гарью. Телевизионщики трудились и тут, снимая, как солдаты и пожарные растаскивают завал, извлекая окровавленные человеческие останки — обгорелые куски, ноги, руки. Он испытывал ужас и дурноту. То, что эти бесформенные куски лишь совсем недавно были людьми, и не просто людьми, а самыми близкими его людьми, не укладывалось в голове. Он оторопело смотрел на возню гигантского муравейника.

Двое пожарных дружно подняли большой обломок стены, и из-под него покатилась голова с высокой прической… В ушах блеснули изумрудные серьги, и, зацепившись волосами за обломки, голова замерла лицом вверх… Тамиля! Жена брата!.. Гамид почувствовал, как пошатнулся, но опять рука Нурали, сжавшая его руку, придала ему сил.

Потом он говорил что-то оптимистичное толпе перед театром, потом проводил заседание кабинета министров, потом — комитета по чрезвычайным ситуациям, затем бесконечно беседовал и намечал действия с силовиками, принял присягу у полка дворцовой охраны, пережил пресс-конференцию, в прямом эфире сделал официальное заявление к мировой общественности — и когда только аппаратчики успели что-то написать? — заслушал первую информацию по расследованию теракта, уточнил с референтом планы на сегодняшний день, в том числе время встречи со службой протокола по поводу похорон и собственной коронации. При любой возможности Гамид ловил руку Нурали и сжимал ее, стараясь подпитаться его силой…

— Ешь, Нурали, и думай, что мне сказать Шахерезаде?

— Не знаю, мой повелитель! — с неожиданным вызовом заявил тот. — Я ваша тень, ваш слуга! Откуда мне знать?

— Нурали, я спрашиваю тебя как брата. У меня теперь ближе тебя никого нет. Помоги мне. Что бы сказал лично ты?

— Лично я… — Нурали кашлянул. — Лично я вообще не ломал бы себе голову над такой проблемой: что сказать ребенку, которому и пяти лет нет. Тем более девочке! Ну уехали, улетели. Они же часто уезжали из страны.

— Но она ведь будет их ждать!

— Пусть ждет. Вырастет, сама разберется.

— Она никогда не простит мне вранья.

— Да она их забудет! — Нурали махнул рукой. — Вот увидишь, через полгода будет называть тебя папой.

— Ты серьезно?

— Слушай, не заморачивайся. Пойди сходи к ней. Увидишь родную кровь, самому легче сделается.

Гамид вздохнул и встретился с Нурали глазами.

— Очень хочешь повидать родственников? Прости, брат, но сейчас я не могу тебя никуда отпустить. Я один пропаду.

— Я и не прошу. — Нурали помолчал и добавил: — Я бы с тобой вместе к ней сходил, но она точно почует неладное, если ты с телохранителем заявишься на женскую половину. А ты не тяни, сходи. Дело говорю.

— Нет. — Гамид виновато улыбнулся. — Сначала посплю и часиков в восемь схожу. Как раз она проснется. Заведи мне будильник на половину восьмого.

Он провалился в сон, стоило лишь коснуться подушки. Потом сразу же заверещал будильник. И тут же Нурали, толкая его в плечо, громко крикнул:

— Гамид! Десятый час! Министр внутренних дел давно в приемной! Забыл? Ему назначено на девять!

Гамид вскочил, оделся. Бриться было уже некогда.

— Успокойся, — сказал Нурали, — у тебя траур. Имеешь право забыть про бритву.

— Еще чего! Пришлешь парикмахера ко мне, пусть побреет в кабинете, — раздраженно бросил Гамид, и день понесся быстроногим верблюдом.

Из своего кабинета он не выходил: выслушивал бесконечные доклады, рапорты, проводил консультации, комиссии, заседания, принимал решения, отдавал распоряжения. От вереницы сменявшихся людей рябило в глазах, голоса раздражали, и он даже сам не осознавал, каким чудом умудрялся вникать во все проблемы. Наконец оставшись один и разбираясь с какими-то бумагами, он зажег настольную лампу и вдруг понял — уже вечер, а он до сих пор не ел и даже не побрился!

Он тут же вызвал Нурали.

— Кажется, я просил прислать парикмахера?

— С самого утра сидит в приемной, мой господин.

— Так давай его сюда! Я не намерен больше пугать людей своей щетиной!

— Подождите, мой господин. Есть одна проблема.

— Ну пусть он бреет, а ты излагай! У меня выкроилось окошко, а я не могу в таком виде навешать племянницу!

— Может, в таком виде как раз и лучше. Она все знает.

— Вот как?! — Гамид со сжатыми кулаками взвился с кресла. — Кто ей рассказал?! Как ты мог допустить, чтобы…

Нурали перехватил его руки и сильно сдавил запястья.

— Тихо, тихо. Ты же сам рассказывал, как она любит смотреть телевизор и включает сразу, как только встает.

— О-о-о… — простонал Гамид. — Чтобы увидеть своего отца…

— Можешь меня казнить, но я от твоего имени запретил всем каналам пускать в эфир кадры с головой Тамили…

Шахерезада перестала есть, спать и разговаривать. Медики уверяли, что со временем последствия шока должны пройти, а в таком юном возрасте — достаточно скоро. Но и через полтора года девочка молчала, а ела и все-таки засыпала, только если рядом с ней был Гамид. Но каким образом уложиться в двадцать четыре часа, если ты должен руководить страной и одновременно выхаживать ребенка? Как ему это удавалось, Гамид едва ли сумел бы ответить. Он мечтал лишь об одном — выкроить себе для сна не четыре часа, а хотя бы пять. Во всех телевизорах дворца он велел завести на кнопку французский канал «Культюр» — никаких кровавых новостных программ, никакой рекламы, и ничего страшного, что малышка пока не понимает языка. Скорее выучит в дальнейшем.

И вот однажды в полдень, с месяц назад, он сидел рядом с Шахерезадой у себя в кабинете перед тарелкой каши и уговаривал ее проглотить хоть чуть-чуть, замирая при мысли, что если через двадцать две минуты он не войдет в тронный зал, то заставит ждать премьер-министра Дании.

На пороге возник Нурали.

— Ваше высочество! Явился Абу Рашид из нашего клана Ваха и нижайше просит об аудиенции.

Гамид чуть не взорвался. Ох уж эти дремучие дальние родственники! Неужели так трудно понять, что сейчас не Средневековье и нужно элементарно заранее обговорить дату и время? И какие такие могут быть у кочевников проблемы, чтобы их решал сам эмир? Но он только крякнул и произнес:

— Ладно, распорядись, чтобы пропустили. Пусть его покормят. Освобожусь — приму. Часа через три.

— Он уже в приемной. Я сам провел его через все ворота.

— Тогда давай его сюда! И в темпе! — рявкнул Гамид, мысленно радуясь возможности побыстрее отделаться от условного родственника, и заговорил нежно: — Шахерезада, девочка моя, ты только посмотри какая вкусная кашка! С инжиром, с абрикосиками! — Он зачерпнул ложку из ее тарелки, съел и с радостным видом зацокал языком: — Ай-ай, как вкусно, ты только попробуй!