Этот человек с острой бородкой сердечно поздоровался со Златоустом и благодаря своему юмору бродяги завоевал доверие молодого коллеги. На вопрос, где же он учился и куда путь держит, этот странный пилигрим ответил многословной тирадой:

— Высших школ моя бедная душа немало знавала, в Кёльне и в Париже побывала, а о метафизике ливерной колбасы мало кто высказался содержательнее, нежели я, защищая диссертацию в Лейдене. С той поры, amice, брожу я, бедолага, по Германской империи, и милую душу мою терзают непомерный голод и жажда; меня называли грозой крестьян, моя профессия — наставлять молодых бабенок в латыни и волшебством выманивать колбасы из коптильни и отправлять в собственное брюхо. Моя цель — постель жены бургомистра, и если до тех пор вороны не выклюют мне глаз, то мне вряд ли удастся избежать незавидной доли архиепископа. Лучше, мой маленький коллега, перебиваться с хлеба на квас, нежели наоборот, в конце концов, жаркое из зайчатины нигде еще не чувствовало себя столь уютно, как в моем брюхе. Король Богемии мне брат, и отец наш дает пропитание как ему, так и мне, но он не против, если что получше добуду я сам. Вот позавчера он, жестокосердный, как все отцы, хотел злоупотребить мной и заставить меня спасти жизнь издыхающего от голода волка. Не убей я эту животину, дорогой коллега, ты никогда не удостоился бы чести свести со мной приятное знакомство.

Златоуст, еще мало знакомый с мрачным юмором и латынью бродячих школяров, немного побаивался длинного, лохматого грубияна и малоприятного смеха, которым тот сопровождал свои шуточки, но что-то в этом закоренелом бродяге ему нравилось, и он легко дал себя уговорить продолжить странствие вместе, так как даже если Виктор и приврал про убитого волка, но вдвоем все же они сильнее, да и не так страшно. Но прежде чем отправиться дальше, брат Виктор решил поговорить с крестьянами на латыни, так он называл то, чем занимался, и напросился в дом к одному мужичку. Он вел себя не так, как Златоуст во время всех своих странствий, когда бывал гостем в чьем-нибудь дворе или в деревне; нет, он ходил от дома к дому, завязывал с каждой крестьянкой разговор, совал свой нос во всякий хлев и в каждую кухню и, казалось, не собирался покидать деревушку до тех пор, пока не возьмет дань с каждого дома. Он рассказывал крестьянам о войне в Италии и пел у очага песнь о битве при Павии, бабушкам он рекомендовал средство от ломоты в костях и выпадения зубов, казалось, он все знает и везде побывал, он набивал полную пазуху кусками хлеба, орехами и сушеными грушами. С удивлением наблюдал Златоуст, как он неутомимо совершал свой обход, то пугая людей, то лестью завоевывая их доверие, как он корчил из себя важную особу, вызывая удивление, как он то лопотал что-то на исковерканной латыни и разыгрывал из себя ученого, то пытался произвести впечатление цветистым и нагловатым воровским жаргоном, как он, рассказывая или изображая из себя ученого, острыми, внимательными глазками примечал каждое лицо, каждый открытый ящик стола, каждую миску и каждый каравай. Златоуст видел, что это пройдоха и тертый калач, бродяга, много повидавший и переживший на своем веку, знавший голод и холод и в безжалостной борьбе за свою убогую, полную опасностей жизнь ставший смышленым и нахальным. Вот, значит, к чему приводят долгие странствия по миру. Неужто и он станет когда-нибудь таким?

На другой день они отправились дальше, и Златоуст впервые испытал, что значит странствовать вдвоем. Три дня провели они вместе в пути, и Златоуст кое-чему научился у Виктора. Ставшая инстинктом привычка сводить все к трем основным потребностям бездомного — сохранить жизнь, найти ночлег и раздобыть пищу — многому научила того, кто бродяжничал много лет подряд. По незаметным признакам узнавать о близости человеческого жилья, даже зимой, даже ночью, тщательно исследовать каждый уголок в лесу и в поле, выясняя, годится ли он для отдыха или ночлега, входя в дом, мгновенно определить меру благосостояния или бедности его хозяина, а заодно и меру его доброты, или его любопытства, или его боязливости — вот те хитрости, в которых Виктор достиг совершенства. Много поучительного поведал он своему юному собрату. Когда Златоуст однажды возразил ему, что нехорошо подходить к людям, заранее все обдумав и рассчитав, и что ему, хотя он и не знает всех этих уловок, в ответ на его просьбу лишь очень немногие отказывали в гостеприимстве, долговязый Виктор засмеялся и добродушно сказал:

— Ну, разумеется, Златоустик, тебе, возможно, и везло, ты такой молоденький и смазливый, и вид у тебя невинный, талон на постой да и только. Бабам ты нравишься, а мужики думают: Господи, да он же безобидный и никому не причинит зла. Но видишь ли, братец, человек стареет, на лице появляются борода и морщины, на портах дыры, и вот ты уже гадкий и нежеланный гость, и вместо молодости и невинности глаза твои говорят о голоде; тут уж волей-неволей ожесточишься и кое-чему научишься, а иначе мигом очутишься на свалке и собаки будут поднимать над тобой ногу. Но, сдается мне, ты не долго будешь бродить по миру, у тебя чересчур нежные руки и чересчур красивые кудри, ты снова заберешься куда-нибудь, где жить полегче, в теплую супружескую кровать или в славный сытый маленький монастырь, а то и в отменно натопленный кабинетик. Да и одет ты вполне прилично, прямо как барин какой-нибудь.

Продолжая смеяться, он провел рукой по одежде Златоуста, и тот почувствовал, как рука изучала и ощупывала все карманы и швы; он отстранился и подумал о своем дукате. Он рассказал о том, как жил у рыцаря и как благодаря знанию латыни заработал себе хорошее платье. Но Виктор хотел знать, почему это он посреди суровой зимы снова покинул теплое местечко, и Златоуст, не привыкший лгать, рассказал немного о двух дочерях рыцаря. Тогда и возникла между товарищами первая размолвка. Виктор считал, что Златоуст осел, каких мало, коли он взял да и ушел, предоставив замок и девиц Господу Богу. Это надо непременно исправить, уж он-то постарается. Они наведаются в замок. Златоуст, само собой, никому не должен попасться на глаза, все остальное он берет на себя. Златоусту надо написать Лидии письмецо, так, мол, и так, и с этим письмецом он, Виктор, явится в замок и, видит Бог, не выйдет из него, пока не разживется деньжатами и прочим скарбом. Ну и так далее. Златоуст не соглашался и под конец вспылил; он отказался говорить на эту тему, тем более назвать имя рыцаря и указать к нему дорогу.

Виктор, видя его столь разгневанным, снова рассмеялся и прикинулся добряком.

— Ладно, — сказал он, — только не кипятись! Но можешь мне поверить: из-за тебя мы упускаем добрый улов, малыш, а это не совсем по-товарищески. Но ты, стало быть, не желаешь, ты благородный барин, ты хочешь вернуться в замок на коне и жениться на барышне! Какой же дурью забита твоя голова, парень! Ну да как знаешь, пошли дальше, глядишь, и отморозим себе ноги.

Златоуст расстроился и молчал до самого вечера, но, так как в этот день они не встретили ни жилья, ни следов человека, он был признателен Виктору, который разыскал место для ночлега, соорудил между двух деревьев на опушке леса укрытие и мягкое ложе из еловых веток. Они поели хлеба и сыра, извлеченных из полных карманов Виктора. Златоуст устыдился своего гнева, был учтив и внимателен, предложил товарищу на ночь свою шерстяную поддевку. Они договорились спать по очереди из-за зверья. Златоуст дежурил первым, пока его товарищ почивал на еловых ветках. Долго стоял Златоуст, прислонившись к стволу сосны и стараясь не шуметь, чтобы дать заснуть товарищу. Потом стал ходить туда-сюда, чтобы согреться. Он отходил все дальше, смотрел на верхушки елей, резко выделявшиеся на фоне тусклого неба, благоговейно и немного испуганно слушал глубокую тишину зимней ночи, чувствовал, как бьется в этой холодной безмолвной тишине его теплое, живое сердце, и, осторожно возвратившись, прислушивался к дыханию своего спящего товарища. Сильнее, чем когда бы то ни было, его переполняло чувство бездомного бродяги, который не сумел спрятаться от этого великого страха за стенами дома, замка или монастыря и теперь, покинутый всеми, тащился сквозь непостижимый, враждебный мир, один среди холодных, насмешливо мерцающих звезд, среди подстерегающих зверей и терпеливых неподвижных деревьев.