Но я прикусила язык, так и не сказав ничего из этого. Мартынов и сам все прекрасно знал, он просто провоцировал меня на скандал, причем провоцировал так откровенно, что этим себя и выдал.

Судя по всему, у него не было позволения меня уволить, а ему очень хотелось. Поэтому он старался, чтобы я была с ним грубой, чтобы нарушила элементарные правила приличия, и уж этого он бы не упустил.

Я не собиралась доставлять ему такого удовольствия.

— Верьте, во что считаете нужным, — только и сказала я.

— Вам не кажется, что нарушение этого правила — достаточное основание для вашего увольнения?

— Нет, не кажется. Но если Владимир Викторович считает иначе, я готова обсудить это с ним.

Мартынов смотрел на меня зло, как дикая крыса, которой наступили на хвост. Под этим взглядом у меня все сжималось внутри, потому что мне казалось: сейчас крыса бросится на меня и вцепится мне в горло. Но внешне я осталась совершенно спокойной.

— Владимир Викторович сейчас не в том состоянии, чтобы обсуждать что-либо, — указал Мартынов. — А я вновь почему-то понадеялся на ваше благоразумие.

— В чем же оно должно заключаться?

— В умении вовремя уйти. Вы испытали себя, но результатом, похоже, довольны только вы. Отступите, Августа Стефановна, и ваш поступок не останется без награды. Этим вы спасете себя от будущих ошибок и, быть может, не самого приятного ухода.

Ну что тут сказать: его намек был ясным, как божий день. Или ты, Ави, уходишь сейчас, по соглашению сторон, да еще и с компенсацией, либо все равно уходишь, но со скандалом и такой записью в трудовой, что тебе после этого позволят только чистить клетки слонам. Руками.

Я совершенно растерялась. Да, у Мартынова не было здесь такой власти, как у хозяина поместья. Но он все равно был вторым после Гедеонова, это чувствовалось, его очень уважали. Причем уважали не с симпатией, как Гедеонова, а с опаской. Он был надсмотрщиком, старшим офицером, с которым никто не хотел связываться.

Я прекрасно понимала, что мне нельзя наживать такого врага. Я с ним просто не справлюсь! Мне бы сейчас закивать и согласиться: да-да, конечно, выписывайте чек, а я бегу собирать чемоданы! Но у меня язык не поворачивался это сказать. За пару месяцев поместье стало мне чуть ли не домом, я любила каждый день, проведенный здесь, наши встречи с Никитой, цветы и даже вечерние прогулки с Гедеоновым. Я прекрасно понимала, что ни в одном другом месте такого не получу. Так почему я должна была лишаться всего этого за то, что сделала доброе дело?!

— Ну же, — поторопил меня Мартынов. — Что вы решили?

У меня не было решения, не было ответа, не было правильных слов. Я сидела перед ним, напряженная и растерянная, а слезы сами наворачивались глаза. Мартынов, конечно же, заметил их, он, как коршун, замечал все, когда охотился.

Он готов был нанести последний удар, в нем не было ни капли жалости к существу, которое для него было воплощением никчемности — то есть, ко мне. Он просто не успел ничего сказать.

Дверь в кабинет открылась, и я с надеждой обернулась на этот звук. Сама не знаю, почему, ведь у меня вроде как не было защитников в этом поместье. Но оказалось, что надеялась я не зря: в кабинет вошел единственный человек, который мог повлиять на мою судьбу.

Мне хватило одного взгляда на Гедеонова, чтобы понять: он болен гораздо сильнее, чем я предполагала. Он был бледен, под слепыми глазами залегли темные, почти черные круги, он заметно потерял вес, в его движениях не было прежней уверенности. Он опирался на трость! Правда, это была не белая трость слепого, а небольшая, поддерживавшая его при ходьбе, но для меня и это стало потрясением.

Что бы с ним ни случилось, виной этому не могла быть обычная простуда, на которую ссылалась Анастасия Васильевна в разговорах с прислугой. А что тогда? Гроза? Никогда не видела, чтобы гроза так влияла на человека! Да и потом, предыдущие грозы, которых в конце весны и начале лета было немало, совершенно его не травмировали.

Но какие еще варианты? Мое прикосновение? Немыслимо! Я же не чумная, в самом деле, я нормальный, здоровый человек.

Как бы то ни было, именно в этот миг, когда мое сердце сжималось от жалости и мне было больно видеть его таким, я впервые подумала о том, что Гедеонов, возможно, не мошенник, что у него есть некие способности, которые мне понять не дано.

И теперь эти способности почему-то губили его.

— Ярик, что ты здесь устроил? — сухо поинтересовался он. — Почему я вынужден идти сюда?

— А ты не должен был приходить сюда, тебе полагается отдыхать! — возмутился Мартынов.

— Ты всерьез думал, что я пропущу это судилище?

— Я делаю то, что нужно, для твоего же блага!

— Спасибо за такую нежную заботу о моем благе, но я как-нибудь обойдусь без нее. Я уже сказал тебе: она здесь не при чем. Гроза оказалась сильнее, чем я предполагал, а я повел себя глупо. Я решил, что в моем возрасте и при моем опыте можно не напрягаться, что я со всем справлюсь, и я не справился.

— Да забудь ты про грозу! Ты ведь сам говорил мне, что она…

— Достаточно! — властно прервал его Гедеонов. Он умел отдавать приказы так, что ему невозможно было не подчиниться. Затем он повернулся ко мне, готовой в любой момент расплакаться от страха и несправедливости обрушенных на меня обвинений. — Августа Стефановна, вы можете быть свободны. Прошу, забудьте о том, что сказал вам господин Мартынов, и возвращайтесь к своим обязанностям. В ближайшее время условия сотрудничества с вами не изменяется.

— Спасибо, — пролепетала я.

Я больше не могла оставаться рядом с ними обоими. Я быстро вышла из кабинета, и, как только за мной захлопнулась дверь, голоса там зазвучали куда громче. Но я к ним не прислушалась, я поспешила уйти, вернуться туда, где безопасно, где обычные люди, ничего не знающие о моей новой тайне.

Слово Гедеонова было законом: Мартынов оставил меня в покое. Я действительно работала, как раньше, даже зная, что совсем как раньше уже не будет.

Спустя неделю Гедеонов вернулся к привычному ритму совершенно здоровым, будто ничего особенного с ним и не случалось. Болезненная бледность покинула его, худобу еще можно было заметить, но судя по тому, что он заставил личного тренера приходить каждый день, Гедеонов и сам рвался побыстрее от нее избавиться. Его движения были сильными, его улыбка — все такой же очаровательной, затосковавшие клиенты воевали за право побыстрее к нему попасть.

В общем, все было хорошо, за исключением одного ма-а-а-аленького, как Эверест, «но»: он игнорировал меня.

Поначалу я решила, что мне чудится. Раз он не позволил Мартынову меня уволить, значит, между нами все нормально, он благодарен мне. Ну а что в сад перестал ходить, так это понятно, он только после болезни, ему нужно отдыхать, а не среди кустов ночами шляться.

Я убеждала себя, что все в порядке, работала, встречалась с Никитой, каталась с ним по ночным дорогам на мотоцикле, и это стало новым украшением моих летних ночей. Но в глубине души я все равно чувствовала тревогу, которая с каждым днем лишь нарастала.