хочется общаться. Захотелось поговорить и мне. Слово за слово, познакомились – Алла Юрьевна ПЛАТОНОВА, коренная ленинградка.

Знакомство продлилось и на следующий день, продолжается оно и по сей день. Часто бывая в Сортавала у друзей, она загорелась желанием приобрести дачный участок на живописном берегу Ладоги. Теперь многие годы Алла Юрьевна вместо прелестей знойного юга наслаждается прелестями прохладного и дождливого севера.

Однажды я поделилась мыслями о сборе материала для статьи, посвящённой двоюродной сестре, проживающей с самого рождения и по сей день в Питере и перенесшей блокаду в раннем детстве.

– А я ведь тоже блокадница, – чуть задумавшись, без кокетства и излишней грусти вдруг сказала Алла Юрьевна.

Я опешила: угадать блокадницу, пережившую сверхчеловеческие страдания, рождение которой почти совпало с началом страшной трагедией, в этой активной, пышущей здоровьем и жизнелюбием женщине было невозможно. Но история её блокадного детства ужасает и поражает.

Родилась Аллочка Платонова за пол года до начала Отечественной войны в декабре 1940 года, и всю войну, и все 900 дней блокады прожила в осаждённом городе вместе с родителями ПЛАТОНОВОЙ Натальей Андреевной и ПЛАТОНОВЫМ Юрием Николаевичем.

– Мы выжили, – рассказывает Алла Юрьевна, – только благодаря молодости и любви моих родителей. День окончания блокады 27 января до сих пор ежегодно отмечаем всей семьёй, как второй день рождения. Родители уже давно ушли из жизни, но мы часто собираемся вместе в память о них, чтобы их знали и помнили наши внуки и правнуки».

Все в семье Аллочки, как и она в будущем, выбрали профессию химиков. Родители ещё до войны начали работать в лаборатории, где испытывали действие вредных химических веществ типа Зорин, иприт и др. В годы войны Юрий Николаевич, кадровый офицер, продолжал заниматься гражданской обороной в качестве начальника хим. разведки г. Ленинграда. Наталья Андреевна также была военнообязанной, и ей было предписано отправить дочь с домом малютки в эвакуацию, на что мать категорически отказалась. Женщина знала, что дети могут потеряться в дороге, многие из них становились сиротами.

Аллочке повезло – она всю войну оставалась со своими родителями, при этом обречена была на нечеловеческие испытания, особенно нестерпимо голодными были зимы 1941 и 1942 годов. Преимущество было в том, что самые близкие люди были рядом и имели возможность приласкать и успокоить, прижать к себе родное дитя.

– Мы жили в коммунальной квартире в Усачёвом переулке с родственниками отца. Мама получала хлеб на всю большую семью, но его было так мало, что для развешивания достаточно было одночашечных аптекарских весов. С замиранием сердца домочадцы внимательно наблюдали за делёжкой хлеба, подбирая каждую крошку. Этими весами мама дорожила до конца своих дней. Сейчас они, как реликвия, хранятся в нашей семье.

Аллочка с родителями

Однажды зимой 1941 года в дом попала бомба, здание было разрушено. Семья из трёх человек получила ордер на другую, брошенную эвакуированными жильцами, квартиру по улице Гоголя. Переезд был назначен на 31 декабря. Нужно было успеть переселиться до комендантского часа с 00 до 5 часов утра.

– Родители очень торопились. Меня, как вспоминала мама, положили в детскую ванночку и везли по снегу, как самый ценный груз. А в мальпосте, так называлась детская коляска, перевезли все наиболее нужные, оставшиеся после бомбёжки вещи. Вот и всё наше имущество. В этой квартире прошло моё несознательное и сознательное детство.

Семья жила в маленькой кухоньке, которая топилась тогда, когда находилось, чем топить. А комната с выбитыми окнами, в которой царил промозглый холод, была завалена вещами прежних жильцов. Сюда я ходила «гулять», как на улицу, закутанная в разные тряпки. Тут я разговаривала с «кисками», так я называла, как мне казалось, серых кошечек, которые почему-то лазали по стенам, грызли двери и рамы и рвали шерстяные вещи. Потом я узнала, что это бегали голодные крысы, проживавшие с нами в одной квартире. Только крысам тогда и было чем утолить голод.

Малышка и не догадывалась, что у других ленинградских детей ещё недавно была совсем другая жизнь – сытая, в чисто убранной квартире, с куклами и конфетами.

Чтобы согреть ребёнка, мать ставила кроватку прямо на печь, а сама, уставшая и измученная голодом, спала возле печи. В отсутствие матери кроватка от взрывной волны часто падала с печки вместе с ребёнком. Мать заставала дочь сидящей на полу, с улыбкой сообщающей:

– Немцы, бах!

Всякий раз, возвращаясь из очереди или с работы, Наталья Андреевна испытывала страх за надолго оставленную в полупустом доме дочь, ведь здание располагалось в 300 метрах от Исаакиевского собора, который бомбился фашистами нещадно. Входную дверь тогда уже никто не закрывал, вдруг на минутку вырвется со службы муж. Однако участились случаи людоедства, особенно детей. Со слов матери, Алла Юрьевна рассказывает о судебном процессе над женщиной, обвинённой в людоедстве. В своём заключительном слове женщина с помутившимся от голода разумом сказала:

– Вы не представляете, как вкусно человеческое мясо!

После этого случая мать перестала оставлять ребёнка одного дома и повсюду водила за собой.

Многие жители блокадного Ленинграда настолько привыкли к рёву сирены и звукам метронома – сигналам тревоги в радиоприёмнике, что перестали на них реагировать: так ничтожна была цена жизни.

И Аллочке тоже был знаком звук метронома, она его помнит до сих пор – тогда оставшиеся в живых и имеющие силы передвигаться выбегали из своих домов. Однако Наталья Андреевна, услышав сигнал тревоги, а чаще это происходило по ночам, рисковала жизнью дочери и своей, но в бомбоубежище не уходила. Она считала, что испуганные люди, бегающие в панике с котомками и узлами в бомбоубежище и обратно, растрачивали последние силы. Женщина старалась сберегать силы и расходовать их только на дело. А дел было много: растить и кормить ребёнка, искать работу, стоять в огромных, многочасовых очередях, чтобы отоварить хлебные карточки, а стоять приходилось под рёв вражеских самолётов, грохот взрывающихся бомб и падающих зданий. Нужно было где-то добывать дрова, носить ежедневно по два ведра воды из Невы. А воды требовалось много: постирать пелёнки, вымыть ребёнка и просто пить, поскольку есть было нечего. Иждивенческой карточки матери на мизерную пайку хлеба и соевое молоко на ребёнка, которые отоваривались в гостинице «Астория» по месту жительства, не хватало на двоих. И в голодное и холодное время блокады – зимой 1942, Аллочка заболела болезнью Боброва, похожей на цингу. Дёсны покрылись язвочками, она перестала ходить и говорить, глаза вылезли из орбит, ребёнок быстро угасал. Девочка производила такое ужасающее впечатление, что мать, выходя на улицу, прикрывала