В неразберихе начавшегося боя я потерял короля из виду, но знал, что Епифания там, и не мог решить, хочу ли я ее убить или спасти. Эта мысль поглощала, вытесняя все остальные.

– Там Лойна. Там святой, – вспомнил я. – Туман…

– Взять предателя!

Один из бойцов Армады оказался слишком зорким. По спине бежали мурашки: нельзя привыкнуть, что предатель – это я.

Раймонд выстрелил в кричавшего и уложил его на месте. Кхола пробежали по нему, брешь закрылась.

– Лойну мы искать не будем. – Раймонд толкал меня к укрытию. – Нужно отступать.

По земле прошла волна, будто твердь – всего лишь тонкая ткань, которую ребенок дергает за край. Я свалился лицом в истоптанную траву, в рот набились грязные комья, меч вывалился из пальцев. То же самое происходило вокруг – бойцы падали, ползли, пытались спрятаться, встать или впивались руками в горло обескураженных врагов. Поле ходило ходуном, горы дрожали, но самое страшное творилось где-то у реки.

– Это сатана! – крикнул кто-то из верующих. – Сатана защищает врагов!

– Это наверняка рийат… Сукины дети. – Раймонд кое-как поднялся. – Отступаем!

Я ковылял за ним, словно за проводником из ада. Грязные как черти, мы рывками и ползком двигались к скалам. Раймонд забыл о светском лоске – и рычал, ревел, приказывая кхола отступать. Землю продолжало потряхивать, небо грохотало, насыщенное ядрами, пулями и огнем. Цвета и звуки смешались в неистовую мазню. Показалось солнце, возвращая ранам алый цвет.

Обернувшись, я видел, как король-Терновник вытягивает руку с мечом и приказывает обескураженным воинам атаковать. Безумец! Белый плащ короля стал красно-черным, крест потонул в крови.

– Дрейк!

Раймнод звал, но мне хотелось посмотреть. В груди горький смех смешался с эдаким простонародным любопытством. Облик короля – фальшивка, вот что открывалось при долгом взгляде. Терновник – средоточие боли, жуткий нарыв, облаченный в кровавый плащ крик. Он напоминал смерч, который не осознает, насколько он смертоносен, и я перестал понимать, где мои фантазии, а где сверхъестественное зрение. Чем дольше я смотрел, тем сильнее шумело в голове.

– Дрейк! Да что с тобой?

Облик Терновника не так тревожил, как что-то за ним. Глаза как будто отказывались это воспринимать. Город… Вот в чем дело. Черный город больше не скрывался за обрывом, с легкостью выбравшись из пропасти. Пока мы обильно поливали кровью старые земли шуай, он расцвел цветком кромешной темноты. Я видел острые угольные башни, хотя этого происходить не могло – слишком уж далеко мы находились от срывающейся в реку кручи. Башни Черного города выросли, возносясь теперь над горящим и окровавленным полем. Флот Армады спешно огибал необычные постройки, смещаясь к западу.

– Ты только посмотри…

– Ни черта себе! – Раймонд разинул рот.

Туман постепенно рассеивался, потеряв своего ткача, а ветер сносил облако дыма прочь. Причудливые, чужие здания теперь отчетливо представали перед нами. Шпили Черного города вытянулись за несколько часов, словно побеги демонических растений. Он стал не только выше, но и шире; он наступал.

– Крепость переполнилась… – Я повторил слова Идори.

Город прежде спал – бледный, призрачный, туманный. Теперь же он ожил, обрел резкость, глубину цвета. Аш-ти, один из «близнецов», был уничтожен, но испепеленная материя будто перетекла в Черный город, как песчинки в песочных часах. И самое странное – от башен шел монотонный, густой рокот, похожий на звук вращения гигантских лопастей. Все услышали мощный зов потусторонней трубы, ход битвы окончательно нарушился.

Ошарашенные братья и сестры веры отступили на запад, в сторону и от остатков Сеаны, и от реки. Скорее всего, возвращаться им было некуда – Лойна могла уничтожить и святого, и кусок берега заодно с маленькой гаванью. Хорошо помня последние минуты «Веселой блудницы», я бы не удивился, увидев на месте высадки Армады гигантскую воронку, но и снова встретить Лойну я не надеялся.

Мысли о смерти рийат были горькими. Я почему-то исступленно желал, чтобы она выжила, чтобы все рийат жили, несмотря на их изъяны, гордость, опасную вспыльчивость. Было жаль и старика-святого, совершавшего немыслимое, и других запертых в монастырях святых, пытающихся овладеть силой на ощупь, по наитию, блуждающих в обрывочных цитатах писаний. Если верить Кари, я был на всех них похож. Единая сила текла через нас, позволяя мне иногда увидеть обман, а им – повернуть облака или взлететь над землей. Мы могли бы сидеть за одним столом или учиться у одних учителей, сделать жизнь небывалой, поразительной. Но всем нам мешал древний и никому здесь не нужный бог.

Я оглянулся в поисках Епифании, но нигде ее не находил. Вместо этого я увидел, как убитые встают с поля боя и шагают в сторону Черного города.

Песня Лавинии зазвучала, когда стемнело. Отряды Армады разбили лагерь подальше от утесов и предавались спорам или осеняли крестом чудовищные башни, пока солнце не утонуло в реке и не скрыло Черный город с глаз. Здесь расстилалась хорошо просматриваемая каменистая равнина, неудобная и для людей, и для кораблей, но другого выбора не было. Дьявольские строения вдалеке сочились низким, вибрирующим звуком. Воины церкви были поражены безбожными трюками Годар. В будущем козни еретиков должны были их сплотить, но сейчас братья и сестры веры пытались заглушить звуки странного города и горечь потерь молитвами.

Часть кораблей Армады вернулась в Радир, но большая часть осталась здесь. Голос певицы на подушке горной темноты рассыпался хрустальными, сияющими брызгами, играючи преодолевая расстояния. Осенняя ночь, полная тревоги и неугомонного ветра, набухала, влекла сделать что-то немыслимое. Тлели остатки Аш-ти. Кхола праздновали свою победу, но так, будто ее не желали. Ночь шелестела, шептала, горы вздыхали, Черный город гудел, томилась река. Все здесь было неприрученным, полным неукрощенных страстей, и оттого каждый в Армаде ощущал свою неуместность, которую пытался оттеснить молебнами, спорами или сном.

Песню Лавинии слышали все, но понимал слова только Акира, и оттого ему казалось, что эта песня о нем. От тоски и откровенности голоса становилось сладко, но и беспокойно тоже. Он знал, что каждый мужчина, если бы мог разобрать фразы, считал бы так же, но язык шуай мало кому известен. Посол переводил про себя, перелагая гибкие, льющиеся конструкции на тяжелый и однозначный язык Лурда.

Акира чуть заметно, почти ласково усмехнулся, будто видел певицу вживую и дразнил ее неприступностью. Он отошел чуть в сторону от костра. Не спеша направился к границе лагеря, к постам из понурых мечников. Каждый шаг Акира делал лениво, почти неохотно. Он сказал себе, что это что-то вроде прогулки или осмотра, но происходило это из-за желания замаскировать подлинное стремление. Посол обманывал сам себя. Ему начинали нравиться мятежники.