А на выходку свекрови княжна мужу своему так и не пожаловалась, не то чтобы забыла, просто посчитала, что как-то нехорошо ябедничать-то, тем более знала уже, что отношения Святослава с матушкой были весьма натянутые – и из-за властного характера великой княгини, и из-за ее христианской веры тоже. Ну, не желала Ольга видеть сына язычником, а сделать ничего не могла, вот и бесилась, время от времени нагружая своевольного князя некими неприятными, точнее – скучными обязанностями типа почетного председательства на судебном процессе, который как раз и предстоял в ближайшие дни. В высшую инстанцию – княжий суд – каждый свободный человек – «муж» – мог пожаловаться, и обычно Ольга, на правах княгини-матери, сама разбирала тяжбы, а тут вот больной прикинулась, служку прислала – мол, давай-ко, сынок, поработай.

Святославу то – как по стеклу железом или серпом по известному месту, сразу скривился, заплевался:

– И на что мне такое счастие? Эх, надо было пораньше в поход уйти.

Женька обняла мужа за шею:

– Что, все так плохо?

– Хуже некуда, – невесело рассмеялся князь. – Сиди целый день, как дурак, во дворище, жалобы боярские разбирай, сплетни, доносы. Не по нраву мне такое дело, мила. Я ж не ромей какой-нибудь, а русский князь!

– Но и суд-то у тебя – княжий.

Светлые глаза Святослава вмиг вспыхнули гневом, губы перекосились, вислые усы зло задрожали:

– С чьего голоса поешь, а?!

– А ты на меня не рычи! – ничуть не испугалась Женька. – Я, может, тебе помочь хочу, понял? А ты тут вместо благодарности дешевые понты кидаешь!

Покусав губу, князь повел плечом:

– Помочь, говоришь, хочешь? Как?

– А с тобой пойду, – нагло заявила княжна. – Вместе посидим, посмеемся, кваску попьем. Можно ведь мне, как твоей законной супруге, при этом деле присутствовать?

– С мово разрешенья… Хо! – Святослав вдруг прищурился и недоверчиво хмыкнул. – И вправду пойдешь?

– Ну, раз сказала. Только мне это… надо как-нибудь посолидней одеться, что ли. Мантию там, корону брильянтовую – как-то так.

– Добро, – хитро скривившись, покивал молодой властелин. – Будет тебе мантия, с утра же велю принести. А пока же…

Пылко схватив Женьку за руку, князь привлек ее к себе, обнял, с жаром целуя в губы. Жадные руки его задрали подол, полезли под платье…

С мягким шуршанием, словно гонимые ветром осенние листья, упала на пол одежда, чувствуя на себе алчный взгляд мужа, Женька скосила глаза на серебряное ромейское зеркало, приосанилась – голой-то смотрелась совсем ничего! Очень даже ничего… очень…

Этой ночью молодые супруги предавались любовным игрищам почти до рассвета, юная княжна постоянно выдумывала какие-то новые позы, шутила, смеялась – в общем, была в ударе, а уж князь… о нем и говорить нечего!

Женька проснулась лишь ближе к полудню – мужа рядом не было, видать, убежал уже к дружине, не стал молодую супругу будить. Ну и правильно – хоть днем полежать, расслабиться. Если дадут… ага, дадут, как же!

– Проснулась, госпожа? – видать, услыхав какой-то шорох, с поклоном заглянула в покои Здрава. – Князь велел тебе мантию принести, так я спроворила… Одеваемся?

– Одеваемся. – Княжна потянулась, щурясь от яркого солнышка, ничуть не стесняясь – так ведь, голой-то, и спала, – выскользнула из постели, подбежала к окну…

– Вот ведь, накинь, милая, – протянула рубаху служанка. – А вот те платье ромейское – как раз для важных дел.

Ромейское платье оказалось тяжелым, темным, с синими и палевыми узорами в обрамленьи золотого шитья. Парчовое, оно вовсе не облегало фигуру, а падало строгими складками, казавшимися вылитыми из металла. Смотрелось вполне солидно и красиво, тем более к платью прилагались замшевые туфли и – сама ведь выпросила! – мантия из расшитого серебром лилового бархата, а к ней – на голову – прозрачная сиреневая паволока с золотой искрой, а уж поверх нее…

– Ой! – Женька совсем по-детски всплеснула руками. – Корона!

– Венец княжий, – с поклоном пояснила служанка. – На-ко, госпожа, надень…

Златой венец пришелся вполне впору, как влитой, на плечи же легло широкое драгоценное ожерелье – пектораль, и это даже для закаленной туристки Летякиной показалось слишком – весило все одеяние килограмм десять точно, а то и все пятнадцать!

– Господи, – запоздало пожалела Женька. – И вот в этом всем на жаре полдня просидеть?! Ла-адно, коль уж назвался груздем…

Уселись в высоких креслицах на крыльце, в тенечке: чуть ближе ко двору, к людям – князь, чуть позади – его светлейшая супруга во всем византийском великолепии – строгая, с бледным лицом и нарочито серьезным видом – словно дама треф из шулерской колоды.

Святослав был одет, как всегда – в длинную рубаху и узкий кафтан, поверх которого красовался княжеский плащ – корзно.

Рядом с царственной парой стояли судьи-огнищане и темноволосый, лет шестнадцати-восемнадцати, парень, хромой на левую ногу, как предположила Женька – секретарь суда. Парня звали как-то смешно – то ли Волосый, то ли Безголосый… как-то так… Но! Едва только он подошел ближе, поклонился низенько, глянул…

Женька ахнула! Перед ней стоял рокер Одноногий Майкл! Ну, прямо вылитый! Так похож, что… И даже так же – хромой!!! Вот ведь… ну, бывает же!

Невольно нахлынули воспоминания…

* * *

Тот ларек в Крутогорске, где подрабатывала Летякина, располагался на окраине городка, в бывшем леспромхозовском поселке, прямо у автобусной остановки, между деревянной барачной двухэтажкой и заброшенным клубом, где собиралась по вечерам всякая урла. Вон, и сейчас уже начали тусоваться – сидели на крыльце, покуривали. Небольшая такая кодлочка, четверо малолеток. Двое – лет по шестнадцать, остальные совсем сопляки.

Сопляки-то сопляки, а дымили, как паровозы! Женьке из ларька их хорошо видать было. Посидели, покурили… отправили самого мелкого в ларек – сигареты кончились.

– Детям не продаем! – девчонка сказала, как отрезала. Продаст, и что? А стуканет кто? На штраф нарываться кому охота-то? – Постарше кто пусть заглянет – не переломится.

Вздохнув, пацаненок тряхнул длинной челкой да побежал обратно. Сидевшие на крыльце парни дружно – и явно недобро – посмотрели на ларек. Что-то сказали – верно, выругались, – сплюнули… Потом один из тех, кто постарше, дал своему незадачливому сотоварищу смачного леща и ленивой походкой направился за сигаретами.

– Слышь, че малому-то не продала, а?

– Не положено!

– На «не положено» знаешь, что положено?

Хамил парниша! И лицо у него было какое-то неприятное, круглое, серое, с перебитым носом. На редкость омерзительное лицо. По крайней мере, так почему-то показалось Женьке.

– Ладно, дай пачку «Примы»…

– Пожалуйста! Эй, эй! А деньги?