Мы все были счастливы лишь в прошлом, при жизни Стеллы, тогда, десять лет, восемь месяцев, одну неделю и три дня назад…

В нашей семье только один ребёнок был назван в чью-то честь.

Имя для Энтони мы придумали в пути, когда ехали забирать его к себе из рук социальных служб. Амелия прочла вслух рекламу на одном из Лондонских билбордах: “Лучшие цветы в магазине Энтон”. Мы тогда как-то связали образ ребёнка с цветком жизни и каким-то образом пришли к выводу о том, что это знак, так как до сих пор никак не могли определиться с именем для рыжеволосого мальчишки.

О том, что свою дочь мы назовём Пени, мы со Стеллой знали ещё до нашей свадьбы. Звучание этого имени нравилось нам обоим и ни у кого из нас не было ни единой даже косвенной знакомой, носящей это имя.

С Джереми же всё получилось гораздо проще, чем с Энтони. Мы со Стеллой написали список из десяти нравящихся нам мужских имён, после чего, закрыв глаза, по очереди ткнули пальцем в лист. Не знаю как так совпало, но мы оба вслепую попали на имя Джереми, отчего у нас не осталось сомнений.

Пол же тройняшек мы так и не смогли узнать вплоть до их рождения, поэтому заранее решили, что будем называть их созвучными именами. Мы месяц подбирали имена для мальчиков и девочек, и, в итоге, остановились на именах: Кэмерон и Дженсон для мальчиков, и Айша, Миша и Таша, на случай, если родятся девочки. Имя Хьюи было вне обсуждений – в честь моего деда, мужа Амелии, которого я обожал и который передал мне своё скрипичное дело (Генри с Майей не были заинтересованы этим ремеслом, меня же оно буквально поглотило). В итоге у нас родился Хьюи, а девочек мы решили назвать Мишей и Ташей, так как эти имена были больше, чем Айша, приближены к русским вариантам имён, что весьма нравилось Амелии.

Не могу вспомнить, когда именно дедушка Хьюи начал учить меня ремеслу скрипичного мастера. Кажется, я занимался этим с рождения. Мы вместе с утра до вечера заседали в его мастерской, которая теперь принадлежит мне, и вдыхали приевшийся запах лака и дерева. Это ремесло передалось ему от его отца, а его отцу от его деда. И хотя со временем я ушёл в бизнес своего отца, я всё равно вернулся к тому, что оживляет пространство, хотя и не может оживить меня.

Когда-то я сам превосходно играл на скрипке, но до уровня Миши и виртуозной игры её младшей сестры мне было не дотянуться. Перед их поступлением в музыкальную академию, я собственноручно смастерил для них скрипки. Я был уверен в том, что в академию моих девочек зачислят без проблем и нисколько не был удивлён тому, что у них выявили идеальный музыкальный слух и даже голос. Мне до сих пор жаль, что после аварии голос Таши так же дрогнул, как и её всегда крепкая рука. Это был мой любимый голос и была моя любимая рука. Всё остальное любимое в моих детях сосредоточилось в Пени. Возможно поэтому Миша, родив Мию, сказала мне, что всю жизнь была мной недолюблена. Я этого не замечал… Особенно теперь, когда Таша лишилась того, что я любил в ней больше всего, после чего для меня она встала на один уровень с её сестрой.

…Дерево и другие материалы для создания скрипок мне поставляет внук лучшего друга деда Хьюи. Он сам ремесленник, профессиональный стекольщик. Но мне приходится не только мастерить скрипки, но и продавать их. Выручка нерегулярная и мне редко удаётся заработать больше, чем на прожиточный минимум, а иногда и вовсе случаются “нулевые” месяцы, когда не продаётся ни одно из моих творений. Но меня уже давно не волнует финансовая сторона своей работы. Мои дети, которых я так и не смог воспитать, давно уже стали материально независимыми, а после потери Стеллы и вместе с ней потери своей роли мужа, я в деньгах больше не нуждался, за исключением возникшей ситуации с Мией.

До сих пор я стараюсь не думать о том, как именно Таша сняла с наших плеч этот груз. Во время снежной бури “Розамунд” я видел этого Дариана Риордана, о котором прежде уже слышал от Пандоры и от Пени. Не могу сказать, что я остался от него в восторге, но я знаю, в какую ледяную глыбу, не без моего участия (вернее, из-за моего безучастия), превратилась Таша, так что, возможно, это именно то, что ей необходимо… Её уже давно не спасёт ни один ледоруб*. Ей нужен ледокол**. Огромное судно, способное раскрошить всё на своём пути, даже её. И если этот ледокол Дариан Риордан, значит так тому и быть. Главное, чтобы он в итоге не стёр её в порошок.

(*Ледоруб – инструмент, род кирки, топора; **Ледокол – мощное судно, оборудованное для прохода сквозь льды, для плавания во льдах).

У меня со Стеллой было нечто большее, чем просто любовь. Наши души были связаны, мы действительно были одним целым. До сих пор я жалею только об одном в нашем браке – о том, что не успел обвенчаться с той, без которой не смог жить.

Мои скрипки и мои смычки… Я не просто продаю волшебные палочки – я их создаю. И если я создаю волшебство, значит я имею право на веру в невозможное. Я верю в то, что Стелла жива, что она потерялась и что однажды она найдёт обратный путь ко мне. И я не скрываю этого ни от кого. Все считают это тихим безумием, но я предпочитаю быть тихим безумцем, нежели отречься от своей веры. По ночам я явственно ощущаю, что она жива и где-то существует. И это не её реинкарнация, живущая через дорогу от меня. Не Таша… Это она. И мы можем встретиться в любой момент, но никто из нас не знает как добраться друг до друга… Путь словно утерян. Но я чувствую её присутствие в мире, в котором существую я, не смотря на то, что я похоронил её тело и еженедельно ухаживаю за её могилой, и могилой нашего сына.

Даже если я забуду себя, я не забуду своей веры в то, что Стелла не умерла. Это я умер. Не она. И лишь в её силах меня воскресить. Я же воскресить её не могу. Могу только дождаться. И я буду ждать. Сколько от меня понадобится, столько и буду. Я готов отдать всё своё время, всю свою жизнь… Пусть только вернётся ко мне. Пожалуйста… Пусть только вернётся.

Пандора взяла на себя рассказ Хьюи о произошедшем с Энтони. Узнав, что он расстроился даже сильнее Амелии, я напряглась и, в итоге, пришла к нему лишь на вторые сутки после сообщения. Пандора говорила, что когда она рассказала ему о произошедшем, Хьюи заплакал, поэтому следующие двое суток я отсиживалась в своей спальне, впервые пропустив свои встречи с ним. Не из-за того, что мне было больно видеть брата с разбитым сердцем, хотя и это тоже, а из-за того, что мне было неловко от того, что я не то что не могла разделить с ним боль утраты, я вообще не ощущала ничего схожего с болью, когда речь заходила о кончине Энтони. Но я не могла об этом сказать Хьюи напрямую, поэтому, когда он спросил, почему я не приходила, я отложила газету в сторону и зависла, врезавшись взглядом в иглу капельницы, вставленную в его предплечье.

– Это из-за Энтони? – наконец предположил он, и мы встретились взглядами. Мой взгляд был невозмутим, его – излучал любопытство. Я продолжала молчать. – Знаешь, я многое слышал, находясь в коме. Чаще всех я слышал отца. Отец постоянно говорил о матери… – Хьюи гулко сглотнул. – Знаешь, он так и не справился с её потерей, – он внимательно посмотрел на меня. – Ты же была тем человеком, который проводил со мной не меньше времени, но не смотря на это тебя я слышал редко. Это всегда меня поражало. Я знал, что ты приходишь. Приходя, ты говорила несколько контрольных фраз, и перед уходом не забывала тоже что-нибудь сказать. В итоге я научился кожей чувствовать твоё присутствие. Только твоё и ничьё больше. Однажды, в самом начале, когда ты ещё не до конца окаменела, ты поделилась со мной своими терзаниями. Сказала, что жалеешь о том, что выжила, в то время как Джереми, занявший в тот день твоё место в машине, умер, а я лежу в коме. Ты дура, Таша, – неожиданно заключил Хьюи, и наши взгляды мгновенно скрестились. – Идиотка. Больше одного десятилетия подаренной тебе жизни ты решила потратить на подобные мысли. – к моему горлу начал подступать ком. – Ты больше никогда не делилась со мной ни единой отрицательной мыслью, но… – Хьюи во второй раз сглотнул. – Ты хоть понимаешь, на что ты потратила десять лет? Вы все… Только Пени с Рупертом не подвели. – Хьюи смолк, а потом вдруг спросил. – Ты хотя бы расстроилась из-за его смерти?