— Лора…

— Нет, не лги. И молчи, когда я страдаю. Знаешь, в чем трагедия Франции? В том, что эта страна когда-то имела огромное влияние в целом свете… У Франции было столько влияния, что ей самой ничего не осталось. Все промотала на свое влияние. В одной только любви у нее все забрали, и теперь у вас на душе ни шушу…

— Ни шиша за душой.

— Все, что вы, французы, можете сделать, это импортировать еще пять миллионов иностранных рабочих, чтобы они вам вернули ваше влияние…

Она ходила взад-вперед босиком, в бледно-голубом пеньюаре, и ее грива, казалось, росла на глазах, как всегда, когда она гневалась. Но я знал ее слишком хорошо и слишком нежно любил. И знал, что это не гнев, а отчаяние, что она превосходно изображает самое себя, чтобы меня успокоить. И что я сам только что собирался заговорить так, будто ничего не изменилось, будто все еще могло продолжаться как прежде, со счастьем и смехом. Когда она остановилась передо мной, со слезами в глазах, со смятением на лице, с тем выражением полной беспомощности и потерянности, которое требовало немедленной помощи, отправки на этот сигнал SOS вертолетов, кораблей, которые спешат, сходят со своего курса; лицо это требовало объявления чрезвычайного положения и выступления главы государства, которое бы призывало к спокойствию, — я знал, что мы опять становимся самими собой.

— Жак, где ты был?

— Думал о тебе весь день.

— Вместо того чтобы прийти? У нас теперь что, садомазохистские отношения?

— Я поставил опыт: сел в кафе и попробовал не думать о тебе. Опыт провалился, и я оставил официанту пять тысяч франков. Он посмотрел на меня подозрительно, поскольку ничего не одалживал богачам. Тогда я сказал ему: «Я люблю и никогда не смог бы согласиться жить без нее». И ты знаешь, что он сделал, этот француз, все-потерявший-ради-влияния? Он заплакал и вернул мне мои пять тысяч шальных франков со словами: «Эх, месье, мать вашу, как здорово, что такое существует!»

— Врешь ты все, лицемер.

— Ладно, может, это произошло и не совсем так, потому что пять тысяч франков, в конце концов, это пять тысяч франков, но клянусь, что это правда, я действительно так чувствую, и мне даже не пришлось за это платить!

Мы еще были вместе, но уже пытались вновь обрести друг друга.

Мне еще остается хорошо если несколько дней в этом беге наперегонки с часами, который я затеял. Я запечатаю эту тетрадь в конверт и запру в сейф в конторе, где ты ее и найдешь, Жан-Пьер, «согласно обычаю древнему и торжественному». Сразу же хочу уточнить, что мысль о самоубийстве никогда меня не посещала, по простой причине, понятной любому мелкому и среднему предпринимателю в затруднительном финансовом положении: страховку не выплатят. Я пока еще стою четыреста миллионов, так что и речи быть не может, чтобы выбросить себя на ветер.

Я бы хотел наконец сказать, что если и имею право на какую-нибудь симпатию, Лора, то всего лишь потому, что боюсь потерять тебя из-за любви, а не как собственник. Я знаю, что мой страх на этих страницах очевиден. Он чувствовался даже в моих отношениях с сыном: желание обрести продолжателя, не лишиться всего окончательно. Когда я понял, что фантазий мне уже недостаточно, я попытался оставить Лору. Мне казалось, что Жан-Пьер смотрел на нее с большим дружелюбием, быть может, даже с нежностью. И он так похож на меня, мой сын: тоже не уступит ни пяди своей территории, как и все в нашем роду. Мне так часто говорили: «Он вылитый вы, Жак, только на тридцать лет моложе…» В общем, я объединил Лору и Жан-Пьера у себя за обедом. Надо было дать шанс удаче. Она норой любит, чтобы к ней чуточку поприставали, подмигнули, приволоклись за ней, и нередко показывает, что чувствительна к воображению. Я ощущал, что дошел в своих отношениях с Руисом и самим собой до предела возможного, и уже готов был смириться, лишь бы только получить какой-нибудь благожелательный знак судьбы. Так что я ловил взгляды Лоры и моего сына, которыми они могли обменяться, или немного затянувшееся молчание, которое прерывают прежде, чем оно станет красноречивым. Не знаю, что бы я сделал, если бы недели через две Лора сказала мне: «Тебе надо знать. Мы с Жан-Пьером любим друг друга». Думаю, что оказался бы на высоте, потому что это был бы прекрасный способ покончить со всем, он предоставлял идеальные возможности для иронии, элегантности и изысканности чувств, позволяя, некоторым образом, быть брошенным так, что это разбивает сердце самим бросающим. Быть может также, я бы тайно подверг Лору испытанию, ибо, чтобы завлечь ее так далеко, как я собирался зайти, не признаваясь в этом самому себе, надо было не ошибиться в глубине привязанности, которую она ко мне хранила. Лора была с Жан-Пьером столь естественна и непринужденна и столь безразлична в своей любезности, что я поймал себя на мысли, слитной известной, чтобы не привести ее здесь, — великие комики редки на наших экранах, и даже сам Чарли Чаплин без колебаний дал себя облагородить — Лора наверняка считала, что Жан-Пьер еще слишком молод для нее: она хотела чувствовать рядом с собой присутствие человека зрелого и рассудительного, чтобы ее направляла опытная рука… Я не смог удержаться от смеха.

— Что за таинственные смешки? — спросила Лора.

— У моего отца довольно насмешливые отношения с самим собой, — заявил Жан-Пьер.

— Родная, я собирался вас поженить, тебя и моего сына…

— Боже, какой ужас!

— Спасибо, Лора, очень мило с вашей стороны, — заметил Жан-Пьер.

Я вернулся к своей рыбе.

— Страх потерять тебя, — пояснил я. — Так что играю на опережение.

— Другая черта в характере этого господина, — сказал Жан-Пьер. — Он считает, что существует искусство проигрывать, которое называется «юмор». Это нередко ведет к тому, чтобы отказываться от победы из страха поражения…

— Только не говорите мне, что во Франции тоже делят людей на «победителей» и «неудачников». Я думала, это только в Америке…

— Лора прелестна, дорогой отец. Но она создана для радости жизни, веселья, счастья. Ты же считаешь, что не на этих основаниях можно создавать семью…

— Он становится желчным, — сказала Лора.

— … Как-то раз я прочел в газете одно «личное» объявление: «Ищу подругу жизни, хорошо знающую бухгалтерский учет, расценки, составление баланса и управление предприятием…»

— Это не ново, — отозвался я. — Так было всегда.

— А может, потому и стоит прекратить? — сказала Лора.

— Можно, например, полагать, что мужчина моего возраста уже не рентабелен, в инвестиционном смысле, для очень молодой женщины. Нет ни достаточного будущего, ни возможного расцвета, ни перспектив…

Лора встала:

— Я вас оставляю, раз вы начали говорить о делах… — Ее голос дрожал. Она силилась улыбаться. — Почитаю тут рядышком Карла Маркса. Пока. До свиданья, Жан-Пьер.

— Брось заодно взгляд на «Одномерного человека» Маркузе и на Грамши, — сказал я. — Они на той же полке.