– Пойми меня правильно! – взмолилась она. – Давай что-нибудь придумаем! Ты же ломаешь мне жизнь!

Кирилл схватил девушку за плечи и сжал их.

– Тебе что приказано, гидесса? Сопровождать на катере дельфина? Вот и сопровождай! И оставь меня в покое! Перестань за мной ходить!

– Мне больно! – крикнула Юля и замахнулась, чтобы дать Кириллу пощечину, но он увернулся и вошел в вагон.

– Дурак! Горилла! – крикнула она ему и, нахмурившись, повернулась и пошла по платформе вдоль вагонов.

– Надо ему еще дать подышать из баллончика, – сказал Мэнгри.

– Хватит! – отрезал Линчо. – У него может не выдержать сердце.

– А ты хочешь, чтобы он проснулся и пересчитал нам ребра?

– Он пока крепко спит.

– Это тебе только кажется. Посмотри, у него уже дрожат ресницы…

Линчо и Мэнгри сидели друг против друга и вяло переругивались. Пленник спал, прислонившись к оконному стеклу. Поезд резво катился по рельсам вдоль моря. Никто из пассажиров не обращал на них внимания. В душном вагоне многие спали подобно молодому человеку в сером костюме.

И тут вдруг в кармане у Мэнгри раздалась пронзительная трель. Линчо вздрогнул и с удивлением посмотрел на безрукавку, в которой был его напарник. Он знал, что у Мэнгри есть мобильный телефон, которым тот пользовался в Сан-Хосе-дель-Гуавьяре, куда изредка летал с братом Раем. Но разве Линчо мог предположить, что этот телефон включен и здесь, в России, вдруг примет вызов? Дело в том, что из виллы, находящейся в самом сердце сельвы, позвонить было невозможно. Единственный аппарат спутниковой связи был только у Августино, но он, опасаясь рассекретить свое местоположение, использовал его лишь для отправки и получения электронной почты. А откуда еще могли позвонить Мэнгри?

Мэнгри тоже был удивлен и даже испуган. Он достал из кармана пронзительно свистящую трубку, включил ее и поднес к уху. Несколько секунд, под пристальным взглядом Линчо, он напряженно вслушивался, затем быстро встал и, прикрыв трубку ладонью, сказал Линчо:

– Это родственник из Хартфорда, поздравляет с наступающим Днем Флага. Выйду в тамбур, заодно и в туалет схожу.

Линчо нахмурился. Операция, на которую снарядил их Августино, была строго секретной. Никто, даже ближайшие родственники, не должны были знать, где Мэнгри и Линчо в данный момент находятся. Столь невероятное совпадение насторожило Линчо. «Может, он успел познакомиться в гостинице с каким-нибудь «голубым»? – подумал Линчо, стараясь успокоить себя. – И дал ему номер своего мобильного?»

Тем временем Мэнгри, переступая через сумки и расталкивая пассажиров, пробирался в тамбур. Он крепко прижимал трубку к уху, боясь пропустить хоть одно слово. Это звонил его брат Рай из аэропорта Сан-Хосе. Слышимость была ужасной. К тому же колеса поезда, как нарочно, стали оглушительно стучать на стыках рельсов.

– Слушай меня внимательно! – кричал Рай. – Старик проболтался, что отец Клементины жив. Мне кажется, что ты поехал именно за ним.

– Ерунда! – не поверил Мэнгри. Он раскрыл створки дверей и вышел в тамбур. Там никого не было, если не считать мускулистого молодого мужчину в белой рубашке, который смотрел в окно. – Этого не может быть.

– Да я точно тебе говорю! – убеждал Рай. – Августино сам мне сказал: «Ты увидишь ее отца, когда вернется твой брат».

– Но ведь его фамилия Вацура! – волнуясь, громко сказал Мэнгри, глядя через дверное стекло на спящего пленника. – И он русский! Волосы совершенно светлые!

– А с чего ты взял, что отцом Клементины должен быть перуанец или колумбиец? У нее голубые глаза, между прочим!

– Но зачем он понадобился старику?

– Августино просто спятил! – сквозь шум помех кричал Рай. – Печенкой чувствую, что ему взбрело в голову отдать Клементину Вацуре. Разумеется, вместе с наследством.

– Не отдаст, – сквозь зубы процедил Мэнгри. Он хотел еще что-то добавить, но связь оборвалась.

Мэнгри спрятал трубку в карман, но возвращаться в вагон не спешил. Он смотрел через стекло на спящего пленника. Вот, значит, кто он! Отец Клементины! Маленькая человеческая вошь, которой однажды посчастливилось сделать ребенка дочери Августино. И эта тщедушная букашка намеревается отхватить все состояние Августино? А ему, Мэнгри, который несколько лет верно служил старику, останется лишь пускать слюни от зависти?

Не сдержавшись, Мэнгри изо всех сил ударил ногой по перегородке. На звук обернулся «качок» в белой рубашке. Пыл Мэнгри мгновенно угас. Улыбнувшись незнакомцу, он развел руки в стороны, мол, так получилось, и сказал:

– Excuse me![4]

Полагая, что этого мало, Мэнгри поднял над головой сцепленные ладони и, потрясая ими, добавил:

– Мир! Спасиба!

И вышел из тамбура.

Кирилл провожал его взглядом до тех пор, пока негр не сел на свое место и в глубокой задумчивости не уставился в окно. Тут вдруг распахнулась торцевая дверь, и по переходному мостику в тамбур вбежала Юля. Глаза ее блестели, щеки горели, словно девушка только что натерла их свеклой.

– Вы поругались? – крикнула она. – Что ты ему сказал? Он тебя ударил?

– Опять ты?! – опешил Кирилл и прижал девушку спиной к перегородке. – Какого черта ты здесь делаешь? Почему не плывешь верхом на своем дельфине?

– Без меня доплывет! Что ты ему сказал? – допытывалась Юля, с отчаянием глядя в глаза Кириллу.

– Да ничего я ему не сказал!

– Но я же видела! Мэнгри тебе что-то говорил!

– Слушай, – попросил ее Кирилл, поглядывая в вагон. – Исчезни, пожалуйста!

– Мне стало страшно. Я подумала, что если они собираются убить его, то могут… В общем, и тебе не поздоровится.

– Они его не убьют! А меня тем более, – заверил Кирилл. – Но если вдруг увидят тебя с такими глазами, то от испуга могут дров наломать.

– Хорошо, – кивнула Юля, – я уйду в другой вагон. А ты что будешь делать?

– Только следить! И перестань ходить за мной! Это опасная игра, понимаешь ты это или нет?

– Понимаю, понимаю. Хорошо, я сейчас уйду… А зачем Мэнгри ударил ногой по стене?

– Ему сообщили по телефону, что сборная Колумбии проиграла бразильцам!

– Правда? Ладно, я ухожу…

Она бы еще долго топталась у торцевой двери, если бы Кирилл не выпроводил ее в соседний вагон.

На станциях пассажиры высыпались из электрички, словно из сита, равномерно засевая собой длинную пляжную полосу. Вагон постепенно пустел. Проход освободился. Все, кто хотел, могли сесть на лавку. Кое-кто даже лег.