В его представлении это делало его чем-то похожим на Христа. Нашего Спасителя, рожденного для того, чтобы умереть. Нашей плоти, нашей крови, отсчитывающего минуты до Голгофы. И действительно, Сынок внешне напоминал Иисуса, по крайней мере, одобренный Ватиканом, сувенирно-показной вариант в духе Де-Милля:[38]— долговязый, узколицый, тощая бородка, длинные светлые волосы, завораживающие голубые глаза. Худой.

Видение собственной смерти было очень сложным; оно формировалось у Сынка с детства. Не в силах заснуть, он лежал в затихшем, успокоившемся доме (иногда в спокойных руках матери, иногда в беспокойных) и представлял себе свою смерть, редактировал ее, оттачивал до совершенства. Вот он в просторном помещении, в окружении тысяч людей, извивающихся в агонии под потоками восхитительного «сиропа», липкой горючей смеси — его собственного изобретения. А он сам находится посреди этого хаоса, слушает крики, вдыхает запах горелой плоти, наслаждается зрелищем мучений. Огонь, не имеющий материального воплощения, но тем не менее существующий в реальности, ласкает волосы, кончики пальцев, спины, груди. А Сынок сходится в смертельной схватке со своим врагом — с Антихристом, созданием, которое пришло на Землю для того, чтобы забрать его. Молчаливым, высоким, облаченным во все черное.

Чем-то похожим на Пеллэма.

Сынок представил себе, как они двое стоят, скованные цепью, окруженные пылающим потоком. Сильные, покрытые потом тела переплетаются вместе, а пламя сдирает с них сначала одежду, затем кожу, перемешивая кровь. Они двое, и десять тысяч других — забитый до отказа театр на Бродвее, крытый стадион, университетская аудитория.

Сынок почувствовал, как его переполняют энергия и целеустремленность. Он должен рассказать миру о грядущем великом пожаре.

Что Сынок и сделал. В своей особой манере.

Когда поезд метро, грохоча, подъехал к станции и заскрежетал тормозами, останавливаясь, Сынок, оглядевшись по сторонам, вылил в вентиляционную решетку два галлона «сиропа». Затем он зажег и бросил вдогонку вставленную в кусок пластилина рождественскую свечку — новое изобретение, не гаснущую на ветру.

С приглушенным шелестом воспламенившаяся жидкость хлынула через вентиляционную решетку вагона внутрь.

— С днем рождения, с днем рождения, — пропел Сынок.

И тотчас же устыдился собственного легкомыслия, вспомнив, что он занят важной работой. Встав, Сынок медленно пошел прочь, неохотно, сожалея о том, что не может задержаться и послушать крики, пробивающиеся сквозь клубы черного дыма, крики тех, кто умирал под землей, прямо у него под ногами.

«Мама, неужели это действительно конец?…»

Звук пожарных сирен, казалось, раздался одновременно со всех сторон. Душераздирающий, настойчивый, беспомощный. Но Сынок подумал, что вся эта суета напрасна. Он ведь только начал; город еще ничего не видел.

Хатейк Имахам верховодила сборищем в женском отделении центра предварительного содержания под стражей.

— Так, слушайте внимательно, — сказала она молодым женщинам, собравшимся вокруг нее. — Не покупайтесь на эту бредятину. Корень Благословенного Иоанна-Завоевателя? Кровь черной летучей мыши, природный магнит, свеча Бичона, притягивающая сердца? Все это чушь несусветная. Годится только на то, чтобы выуживать у человека денежки. Вы-то должны это понимать.

Этти Вашингтон, лежавшая на койке в противоположном углу камеры, слушала в пол-уха. Сегодня боль мучила ее больше, чем сразу после пожара. Рука ныла, посылая болезненные разряды прямо в нижнюю челюсть. Лодыжка тоже болела. А голова просто раскалывалась. Этти снова попыталась достать у охранниц болеутоляющее, но те лишь посмотрели на нее таким взглядом, каким смотрели на снующих по полу мышей.

— Но я знаю, что это тоже помогает, — возразила одна тощая женщина. — Однажды мой муженек вздумал меня обмануть, и я…

— Слушайте сюда. Если у человека есть магическая сила, ему не нужны ни кровь, ни свечи, ни коренья. Ну а если ее нет, тут уж ничего не поможет. Когда люди обращаются за помощью и советом ко мне, я прошу их лишь оставить несколько грошей Дамбалле. Только и всего. Но большинство знахарей и заклинателей в Нью-Йорке думают только о деньгах. — Хатейк повысила голос. — Ну а вы что скажете, миссис Вашингтон? Вы верите в Дамбаллу?

— В кого?

— В богиню-змею? В Сантерию, в вуду?

— Если честно, не очень, — призналась Этти.

Ей не хотелось вдаваться в разъяснения, что бабушка Ледбеттер, благослови господи ее душу, вытравила из Этти всю религиозность своими пламенными проповедями, в которых сочетались католичество и истовый баптизм. Что, если хорошенько задуматься, мало чем отличалось от сумасшедшего бреда, которым сейчас потчевала своих слушательниц Хатейк Имахам. Вместо корня Благословенного Иоанна-Завоевателя — ладан и святая вода.

Подергав себя за проколотую мочку уха без серьги, Хатейк продолжила подробно растолковывать бесполезность приворотных заговоров и зелья, оберегающего от сглаза и порчи. Главное — это то, что находится в сердце. Мысли Этти унеслись куда-то далеко и наконец остановились на Джоне Пеллэме. Ей захотелось узнать, когда он навестит ее снова. Если вообще когда-либо навестит. Да он уже должен быть за многие сотни миль отсюда. Черт возьми, ну зачем он ей помогает? Этти с ужасом подумала о том, что Пеллэм чуть не погиб в пожаре. Затем она подумала про Хуана Торреса. Мысленно помолилась за мальчишку, хотя и ни во что не верила.

Послышался шум. Металлический лязг. Заключенные закричали, встречая новоприбывшую.

— Ого, девочка, кажется, ты и дня не пробыла на воле? Тебя так быстро загребли снова?

— Проклятие, Данетта, ты приносишь несчастье. Девочка, я буду держаться от тебя подальше.

Этти проследила за тем, как молодая негритянка с рябым лицом и красивой фигурой неуверенно прошла в большую камеру. Она узнала в ней одну из проституток, которых выпустили лишь вчера. Она вернулась так скоро? Этти улыбнулась новоприбывшей, но та ей не ответила.

Данетта подошла к женщинам, сидящим вокруг Хатейк Имахам. Та ей кивнула.

— Привет, девочка. Рада тебя видеть.

Ее слова показались Этти какими-то странными. Хатейк как будто ожидала возвращения Данетты.

Молодая негритянка заняла место в кругу, и Хатейк продолжила читать лекцию об оккультизме, перейдя теперь к Дамбалле, самой могущественной в пантеоне вуду. Этти знала это от своей сестры, которая несколько лет назад увлекалась этой чертовщиной. Затем Хатейк понизила голос, и женщины стали о чем-то тихо шептаться. Время от времени то одна, то другая оборачивались на Этти, но ее они в свой разговор больше не включали. Что было и к лучшему. Пожилая негритянка была благодарна им за тишину, за возможность отдохнуть несколько минут. Ей предстояло еще так много обдумать, а, видит бог — или Дамбалла, мысленно рассмеялась Этти, — здесь несколько минут спокойствия были большой редкостью.