Первый этаж здания, из которого выбежал парень, напоминал магазин. Окна были закрашены черной краской. Пеллэм вспомнил, что уже бывал здесь. Центр помощи нуждающимся подросткам. Шагнув внутрь, Пеллэм увидел помещение, тускло освещенное лампами дневного света, скудно обставленное разномастными столами и стульями. Посреди помещения стояли скрестив руки две женщины, что-то оживленно обсуждавшие друг с другом.

Пеллэм вошел как раз в тот момент, когда более стройная из двух женщин беспомощно развела руками и, толкнув дверь в задней части помещения, вышла в соседнюю комнату.

Бледное, круглое лицо второй женщины блестело слоем косметики, едва скрывавшим россыпь веснушек. У нее были рыжие волосы, ниспадавшие до плеч. Пеллэм прикинул, что ей должно было быть лет тридцать с хвостиком. Старая футболка с длинным рукавом и потертые джинсы подчеркивали ее пышные формы. На каштановой футболке красовалась эмблема Гарвардского университета. И девиз: «Veritas».[32]

Пеллэм подумал про Гектора Рамиреса, одного из «Кубинских лордов». Verdad.

Primero con la verdad.

Увидев вошедшего Пеллэма, женщина с любопытством взглянула на него. На сумку с видеокамерой. Пеллэм представился, и женщина сказала:

— Меня зовут Кэрол Вайандотт. Я директор центра помощи нуждающимся подросткам. Чем могу вам помочь?

Она поправила сползшие вниз очки в массивной оправе из черепахового панциря, — сломанной и замотанной белым лейкопластырем, — задвинув их обратно на переносицу. Пеллэм нашел ее привлекательной — насколько привлекательными бывают крестьянки. Как бы нелепо это ни выглядело, шею Кэрол Вайандотт стискивало жемчужное ожерелье.

— Минуту назад отсюда вышел один подросток. Светловолосый, грязный.

— Алекс? Мы как раз говорили о нем. Он вбежал, схватил свой рюкзак и тотчас же выскочил обратно. Мы пытались понять, что произошло.

— Мы с ним разговаривали на улице, и вдруг он бросился бежать.

— Просто разговаривали?

Пеллэму не хотелось говорить о том, что парень знает про поджог. Ради его же блага. Новости в Адской кухне распространяются слишком быстро. Пеллэм вспомнил пистолет в руке Рамиреса, животный страх, охватывающий весь мир при упоминании имени Джимми Коркорана.

— Можете вываливать всю правду, — сухо произнесла Кэрол, снова поправляя очки.

Пеллэм вопросительно поднял брови.

— Такое происходит постоянно. Кто-нибудь из наших ребят вырывает у прохожего бумажник, а затем к нам приходит человек и, заливаясь краской, говорит: «Кажется, один из ваших мальчиков „нашел“ мой бумажник.»

Пеллэм пришел к выводу, что перед ним умная женщина из состоятельной семьи, решившая посвятить себя общественно-полезному труду. Из чего следовало, что иметь с ней дело будет очень непросто.

— Ну, возможно, ваш Алекс великий вор, но у меня он ничего не украл. Я снимаю фильм и…

— Вы журналист?

По лицу Кэрол пробежала ледяная тень — она рассердилась больше, чем если бы Пеллэм обвинил Алекса в том, что тот «нашел» его бумажник. Пеллэм подумал, какие же у нее выразительные глаза. Радужная оболочка бледно-бледно голубая. Практически сливающаяся с белизной глазного яблока.

— Не совсем.

Он объяснил, что «К западу от Восьмой авеню» должен будет стать устным повествованием об Адской кухне.

— Терпеть не могу журналистов.

В голосе Кэрол прозвучал едва заметный провинциальный акцент. Пеллэм наконец понял, чем объясняется ее задиристость — директору подобного заведения без твердости характера никак не обойтись. Как и без определенной доли грубости.

— Мне надоели сюжеты про молодых наркоманов, групповые изнасилования и детскую проституцию, — продолжала Кэрол. — Чертовски трудно пробить финансирование, когда попечительский совет видит в вечернем выпуске новостей, что та маленькая девочка, которую мы пытаемся вернуть к нормальной жизни, — неграмотная проститутка, больная гепатитом. Но, впрочем, именно такие подростки и нуждаются в нашей помощи.

— Послушайте, мэм, — остановил ее Пеллэм, поднимая руку, — я просто снимаю документальный фильм про Адскую кухню.

Твердое лицо Кэрол мгновенно растаяло.

— Извините, извините. Мои друзья говорят, что я не могу передать кусок мыла без того, чтобы не завестись. Так что вы хотели узнать насчет Алекса? Вы брали у него интервью?

— Я беседовал с жильцами сгоревшего дома. Алекс тоже жил в нем.

— Точнее, бывал там, — поправила Кэрол. — Вместе со своим ястребом.

«Мы с Рэем.»

— Вы знаете Хуана Торреса? — продолжала Кэрол.

Пеллэм кивнул.

— Его состояние остается критическим.

Сын того человека, который лично знаком с Хосе Кансеко.

Кэрол покачала головой.

— Не могу видеть, как такое происходит с лучшими. Мне его так жалко.

— У вас нет никаких мыслей насчет того, куда мог отправиться Алекс?

— Понятия не имею. Он прибежал и убежал.

— Откуда он родом?

— Алекс утверждал, что он откуда-то из Висконсина. Вероятно… Извините, я забыла, как вас зовут.

— Пеллэм.

— А полностью?

— Джон Пеллэм. Но я предпочитаю, когда ко мне обращаются по фамилии.

— Вам не нравится имя Джон?

— Скажем так: мой образ жизни нельзя назвать библейским. Есть какая-нибудь вероятность, что Алекс вернется?

— Трудно сказать. Те из ребят, у кого есть работа, — вы понимаете, что я подразумеваю под словом «работа», — остаются здесь только тогда, когда заболевают, или временно остаются не у дел. Если Алекс чего-то испугался, он заляжет на дно, и, может статься, пройдет полгода, прежде чем он снова появится здесь. Если вообще когда-нибудь появится. Вы живете в Нью-Йорке?

— Я с Западного побережья. Снимаю квартиру в Ист-Вилледже.

— В Ист-Вилледже? Черт возьми, по количеству грязи Адская кухня даст Ист-Вилледжу[33]сто очков вперед! Если хотите, оставьте свой телефон. И когда наш блудный сын вернется сюда, я дам вам знать.

Пеллэм пожалел о том, что подумал о Кэрол как о крестьянке. Теперь он не мог избавиться от этого впечатления. Крестьянки очень приземленные, крестьянки очень любвеобильные. Особенно рыжеволосые и веснушчатые. Пеллэм мысленно прикинул, что когда он в последний раз спал с женщиной, их разбудил среди ночи вой ветра, швыряющего в тонкие стенки «Уиннебаго» хлопья мокрого снега. А сегодня температура на улице поднялась до девяноста девяти градусов по Фаренгейту.