– И теперь то же самое, Анна Андреевна!

– Пожелать смерти близкому человеку. Да ведь это ж чудовищно, просто чудовищно.

– Не было такого, – сказал Стив.

– Не было? А на пляже в Египте?

– Анна Андреевна! Все было не так. Линда заплыла далеко, я ждал ее на берегу. У меня мелькнуло в голове, вдруг она утонет, вдруг на нее нападет акула. Что делать тогда? Только мелькнуло. Я не пожелал ей смерти. Честное слово, Анна Андреевна.

– Это будешь не мне рассказывать.

– А кому?

Она не ответила.

Стив налил еще себе и нервно выпил.

– И еще попрошу вас, молодой человек, – она перешла с ним на «вы», – пожалуйста, перестаньте распространять слухи, что «будка» и «будущее» однокоренные слова.

– Это было давно, Анна Андреевна.

– Не очень давно. Не далее как в прошлом году на конференции по известному поводу вы читали свои переводы, а заодно высказали предположение, что Ахматова комаровскую дачу нарекла «будкой» в честь глагола «будет»…

– Я объясню, как было. Мне тогда показалось, что вы слово «будка» могли бы интерпретировать в стиле Хлебникова, как неологизм, восходящий к слову «будет». Помните, «будетляне» у Хлебникова? Мне показалось, что, произнося «будка», вы должны были вспоминать «будетлян». То есть из глагола «будет» вы как бы производили существительное с уменьшительным суффиксом. «Будка» – это как бы приватный фрагмент будущего, может быть, даже квант будущего, но очень личного, не связанного с большим временем. Если переосмыслить вашу метафору «бег времени», это не «бег», а «шаг». Просто «шажок». «Шажок» в предстоящем. Вот, скажем, сейчас – здесь и сейчас. «Будка» – это микрособытие, понимаете? Так мне тогда представлялось. Теперь я не держусь за эту идею. Она мне давно уже показалась сомнительной.

– Сомнительной? И это вы говорите мне? Не сомнительная, а бредовая!

– Согласен, – охотно покорился Стив.

Помолчали.

– Анна Андреевна, может быть, это лишнее, но я должен сказать вам: я чрезвычайно высоко ценю ваше творчество и просто люблю вас как человека. Это единственная причина, по которой я здесь.

– Знаю, знаю, – пробормотала Ахматова и вдруг повеселела. – Что же получается? Прошлое – это, что ли, прошловка, да?.. Нет, прошивка!.. А настоящее? – Она глухо засмеялась. – Что ли, настойка, да?

Стив тоже засмеялся – принужденно. Странно было, что разговор только о нем. А столько можно было вопросов задать!..

– Прошивка, настойка, будка, – похохатывала Ахматова.

– Анна Андреевна, а вы сейчас пишете?

Смех ее медленно затухал. «Не надо было», – подумал Стив.

Замолчала. Стив слышал ее тяжелое дыхание.

– Только в стол, – тихо сказала Ахматова, настолько тихо, что Стив мог и ослышаться, и добавила еще тише (да так ли сказала?): – Цензура была, а тут еще круче.

Вспомнил! Не рассказать ли ей о цензуре веселое? Как он сам нашел цензурное вмешательство в советское издание «Робинзона Крузо». Он один знает секрет «Робинзона Крузо», вышедшего в Ленинграде в 1955 году, – в область его интересов эта книга попала совершенно случайно. Чем же данное издание отличается от всех английских? А вот чем. О том, что Робинзон делал стул, там сообщается в записи от 12 ноября, тогда как в оригинале он мастерил стул – 7-го. Так в дневнике Робинзона. Еще бы! 7 ноября – священный день, Анна Андреевна знает. А тут стул какой-то. Смешно же, нет? Очень смешно. Стив гордился собой, это он сам обнаружил. Но рассказать Ахматовой не решился. О цензуре Ахматова понимала больше него.

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем она заговорила снова:

– Молодежь уроки не учит. Когда же ты окно закрыл? Окно закрыл, а дымоход не стал открывать? Угли-то, поди, не прогорели. Второй раз угораешь.

Он тоже не заметил, когда закрыл окно. А сразу и закрыл, наверное.

– Всё в порядке, Анна Андреевна. Мне хорошо. Второй раз не получится.

– Ну, тогда я не знаю, что с тобой делать.

«Надоел, значит», – догадался Стив. Обидно. Так и не поговорили. Хотел спросить о Бродском, правда ли, что он читал в этой комнате ей «Большую элегию Джону Донну», и помнит ли Анна Андреевна, что в числе отчужденного от уснувшего Джона Донна упомянуты там сосны, а главное «пустые скворешни» – не «скворечники» (birdhouses, nesting boxes, starling houses), а «скворешни» (непереводимо!) – совсем как у нее, только не «ветхие», а «пустые». Но правильное слово «скворечник» соотнеслось в мозгу Стива со словом «синичник», и он сосредоточился на «синичнике», вспомнил, что это не жилище синицы, а что-то другое, дикорастущее, из его прошлой жизни. Забыв о скворечниках, Стив увидел коряги, редкие синие ягоды, мох, муравьев.

– Кыш, кыш!

– Куда? – Он очнулся.

– В лес! За грибами! За лисичками! Корзина на веранде, фонарик на полке у двери. К Черному озеру, за Черный ручей, там много грибов. Где кладбище знаешь? Ну так быстро, давай же, давай!..

Стив метался в темноте непонятно где – какие- то углы, стены, ступеньки…

– Шоссе повернет, а ты прямо – и за шлагбаум, и в лес. Потом левее наискосок. Ноги сами приведут. Видел лисички? Увидишь – узнаешь. В них китайское что-то. Вдоль тропинок смотри. Помногу растут. Ну, давай же, быстрее, поторопись. Кыш, кыш! И чтобы без лисичек не возвращаться!

Последние слова звенели у него в голове, когда ноги пытались удержать его на асфальте улицы Осипенко. Стива шатало, мотало из стороны в сторону, а он торопился вперед с фонариком и корзиной.

Озерная улица освещалась лампами с высоты бетонных столбов – света хватало, даже когда улица стала просто дорогой, но Стив не выключал все равно фонарик. Ему навстречу по обе стороны неслись темные сумасшедшие высоченные сосны, но как-то пунктирно у них получалось – то-все сборище действительно стремило бег свой, то становилось на время незримым, чтобы снова зримо навстречу рвануть уже в обновленном составе. Стиву даже показалось, что на нем сапоги-скороходы и что по четным широченным шагам он зряч и внимателен, а по нечетным – слеп и беспамятен. Только спешил Стив не потому, что спешил, а потому, что на бегу чувствовал себя устойчивее.

Появилось кладбище – Стив сбавил темп.

Он даже не запыхался.

Озерная резко поворачивала налево – к Щучьему озеру, но Стив не забыл, что надо прямо идти.

Прямо идти был шлагбаум и непроглядная лесная дорога, и темень – не видно ни зги (it is pitch-dack). Фонарик был тут определенно полезным. The flashlight was definitely useful here.

Ноги повели Стива за шлагбаум вперед по дороге в лес и остановили перед загородившим путь препятствием. То был человек. Живой. Вероятно, живой.

Он стоял посреди дороги и не позволял себя обойти.