я открыла дверь. Теперь его взгляд устремился за мою спину; понизив голос, он спросил:

— Ты сегодня будешь гулять возле реки?

Я потупила глаза и заставила себя сказать:

— Да, я буду проходить мимо.

— До свидания, — произнес он.

— До свидания, — ответила я.

Но он не уходил, я пошевелилась первой. Повернулась, взялась за дверь и робко закрыла ее. Потом постояла, прислонившись к ней спиной и сжимая подол платья. Учащенно билось сердце — не только сердце, каждая жилка, наполняя тело какой-то пульсирующей болью. Я даже чувствовала, как кровь опускается по венам ног.

Я начала петь и окончила уборку, пребывая в блаженноизумленном состоянии. Мать, просунув голову в комнату, сказала:

— Боже, да ты и правда «красишь облака лучами солнца». Я давно не слышала, чтоб ты так пела.

В половине седьмого я была на берегу реки. О времени мы не договаривались, но он ждал меня как раз напротив нашего дома, в том самом месте, где я когда-то плюхалась в воде. Он быстро направился ко мне без тени смущения или неловкости. Он не застегивал пиджак, и не расшаркивался, и не путался в словах. Какое-то мгновение мы смотрели друг на друга, как утром, потом он мягко спросил:

— Как тебя зовут?

— Кристина. Кристина Уинтер.

— Кристина, — повторил он. — Это имя тебе идет. А я — Мартин Фоньер.

Его фамилия звучала как иностранная и отпечаталась в моем мозгу как Фонир.

— Куда бы ты хотела пойти… Кристина? — и мое имя звучало в его устах как-то по-особому. Так его еще никто не произносил.

— Пройтись по берегу.

— Хорошо, — улыбнулся он. — Не составит ни малейшего труда. Я восхищен твоим выбором, это будет чудесная прогулка.

Я дрожала, ноги совершенно не слушались меня, я не прошла и дюжины шагов, как зацепилась за пучок травы. Он тут же поддержал меня. «Не решит ли он, что я спотыкаюсь на ровном месте?»— подумала я. Когда я вновь обрела равновесие, он убрал руку и не прикасался ко мне до того самого момента, как мы подошли к камням. Тогда он совершенно естественно поддержал меня за локоть и помог встать на первый камень, потом взял меня за руку, и так мы перебрались через реку, словно я никогда в жизни еще не делала этого. На противоположном берегу мне вдруг ужасно захотелось, чтобы он не выпускал мою руку. Но он разжал пальцы; мы пошли рядом, но не очень близко друг от друга.

К тому времени, когда мы достигли большой излучины, не только мое сердце, но я вся полностью принадлежала этому созданию, этому чудесному созданию. Мой спутник был старше и Дона, и Ронни, правда, ненамного. Ему было лет двадцать. Но он говорил как зрелый и опытный мужчина, более умудренный опытом, чем мой отец.

Отец Эллис был единственным из образованных людей, с которыми мне прежде доводилось беседовать, но сравнивать плавную, завораживающую манеру священника и речь Мартина было все равно что сравнивать свечу с солнцем. Мартин — это имя кружилось в моем мозгу, заглушая даже его собственные слова.

Мы стояли на берегу и смотрели на сады Брамптон-Хилла. Его отрывистый голос вдруг вернул меня к действительности.

— О чем ты мечтаешь? — смеясь, поинтересовался он.-

Я хотела сказать «О тебе и о твоем имени», но молча взглянула на него и засмеялась в ответ.

— Ты часто мечтаешь?

И опять мне захотелось сказать: «Всегда, когда я счастлива», но я ответила коротко:

— У меня не так много времени, чтобы мечтать.

— Расскажи мне о себе.

И мне было очень легко выполнить его просьбу, но я говорила не о себе — говорить тут было нечего, а о матери, отце и нашем Ронни. Я не упомянула о Даулингах. Когда я умолкла, он никак не комментировал мой рассказ и вообще мало говорил о себе — сказал лишь, что остановился у друзей в Брамптон-Хилле и только что окончил Оксфорд.

А потом наступили длинные сумерки, и туман окутал нас, когда мы двинулись в обратный путь. Я не помню, о чем мы говорили, но когда мы достигли участка берега напротив наших домов, он поймал меня за руку и сказал уже совсем другим тоном, серьезно и настойчиво:

— Побудь еще, Кристина.

Мы стояли очень близко и видели в глазах друг друга трепетные огоньки. Я сбивчиво пробормотала:

— Я… я не могу. Мне надо идти, меня будут ждать дома. Брат может пойти искать меня.

Его пальцы еще крепче сжали мою руку.

— Когда я снова увижу тебя?

— Завтра, — прошептала я. — Я могу прийти к шести.

— Завтра я занят, по крайней мере большую часть вечера, — и, сжав мою руку еще сильнее, добавил — Но я постараюсь прийти. Если не появлюсь до семи, не жди. Зато в воскресенье вечером я приду где-то около шести. Договорились?

Некоторое время мы стояли неподвижно, не отрывая друг от друга глаз. Потом его взгляд опустился к моим губам, и я почувствовала, как жаркая волна прокатилась по моему телу.

— Я… я должна идти.

— Спокойной ночи, Кристина.

Я попятилась, но он продолжал крепко сжимать мою руку.

— Спокойной ночи, Мартин, — прошептала я. Потом с некоторым усилием высвободилась и, позабыв о том, что мне следует вести себя спокойно, побежала по склону холма. Мне хотелось обхватить себя руками и подпрыгнуть — чувство того старого, исступленного восторга было сильным как никогда, и я с большим трудом подавила его.

На углу я столкнулась с Сэмом, и что-то в его глазах заставило меня остановиться.

— Что такое, Сэм? — спросила я, буквально излучая свое счастье на него.

Он опустил голову и некоторое время водил большим пальцем ноги по грязной мостовой. Потом проговорил:

— Кто этот парень?

Сердце екнуло в моей груди, и на какой-то миг, вспоминая о Ронни, Доне и Теде Фарреле, я испытала чувство страха.

Наклонившись к нему, я умоляющим тоном попросила:

— Сэм, не говори ничего, хорошо, никому не говори о том, что видел меня с кем-то на реке.

Он посмотрел мне в глаза.

— Нет, Кристина, я ничего не скажу.

— Обещаешь?

— Да, конечно, обещаю.

Я слегка коснулась его волос, а потом зашагала по улице. А в дом вошла, напевая не «Я крашу облака лучами солнца», а… «О, завтра, завтра, завтра! О! Мартин, Мартин, Мартин!».

В субботу выдался жаркий день. К полудню духота стала почти невыносимой. Люди говорили, что такого еще не бывало — словно жара была некой заразной болезнью.

Я готовила салат, когда в подсобку вошел Дон. Он был изысканно одет. Тихим, ровным и