Карета приближалась к предместьям Лондона. То немногое, что Оливия поведала о своем прошлом, так захватило Эрита, что он не заметил, как путешествие подошло к концу.

— Где теперь ваш брат? — Руки графа сами собой сжались в кулаки: мысленно он уже мертвой хваткой вцепился в горло гнусному негодяю.

— Он застрелился десять лет назад — не смог выплатить долги, — произнесла Оливия голосом, лишенным всякого выражения.

— И конечно, у него не было другой сестры, чтобы ее продать.

Оливия бросила хмурый взгляд на своего спутника.

— Я не какая-нибудь принцесса, нуждающаяся в защитнике, Эрит.

Графу хотелось возразить. Но как он мог объяснить Оливии то, что и сам не до конца понимал? Он глубоко вдохнул, пытаясь унять ярость, но перед глазами его проносились грязные, непристойные картины.

При мысли о том, что на месте Оливии могла оказаться его дочь, Эрит так сильно сжал пальцами локти, что рукам стало больно. У Ромы есть семья — отец и брат, готовые встать на ее защиту, — а у юной Оливии не было никого.

— У меня есть дочь. — Эрит впервые заговорил с любовницей о своей семье. Он никогда не упоминал ни о детях, ни о покойной жене в разговорах с содержанками.

— А-а. — Взгляд Оливии потеплел, наполнился пониманием.

Эрит ожидал, что она захочет его о чем-то спросить, но Оливия уже смотрела в окно. На подъезде к городу движение стало гуще, и карета замедлила ход.

Воцарилось неловкое молчание. В наступившей тишине отчетливо слышалось ритмичное поскрипывание колес да грохот проезжавших мимо экипажей. Эрит смотрел прямо перед собой, в его душе бушевали гнев и жажда мщения.

Как бы он хотел покарать негодяев, но смерть сделала это невозможным.

Брат Оливии и Фарнсуорт давно мертвы. Мерзавцы горели в аду.

Проклятие! Эрит не мог отомстить за Оливию.

Он перевел невидящий взгляд на окно, за которым мелькали лондонские улицы, и попытался побороть бессмысленную ярость, сковавшую грудь. Горечь душила его, боль жгла, как раскаленное докрасна железо.

Ужасная тайна прошлого так глубоко потрясла Эрита, что первое время он не мог думать ни о чем другом. Но внезапно вспыхнувшая тревога вытеснила бессильный гнев. Черт, черт, черт! Он должен был придумать, как удержать Оливию, не дать ей уйти.

После долгого молчания он, наконец, заговорил:

— Наш договор еще в силе.

Оливия резко повернула голову и смерила Эрита колючим взглядом. Хрупкое перемирие, безмолвно заключенное между ними, когда граф упомянул о дочери, было тотчас забыто.

— Разумеется, об этом не может быть и речи. Я изложила вам свои условия, а вы их нарушили.

— Я не позволю вам разорвать соглашение, — упрямо возразил Эрит.

Хотя, что он сможет сделать, если Оливия решит уйти?

— Вы ведь не станете вынуждать меня силой, угрожая раскрыть тайну моего сына, Эрит? — Черты Оливии заострились, в глазах сверкнуло отчаяние. — Вы причините боль не только мне, но Лео, моей кузине и славному человеку, за которого она вышла замуж. Не стоит разрушать жизнь стольким людям, чтобы потешить свою гордость.

Ее кузине? Это интересно. Эрит вспомнил женщину с добрым лицом, которую мельком видел возле дома священника. Должно быть, семья Оливии принадлежала к более высоким слоям общества, чем он думал. Если это так, благородное происхождение ее брата, лишенного всякой чести и благородства, делало его преступление еще чудовищнее.

— Эрит? — Теперь в голосе Оливии звучал страх, лицо ее исказилось и побледнело.

Граф неожиданно осознал, что так и не ответил.

— Хоть меня и считают сущим дьяволом, у меня еще осталось немного чести.

— Что это значит?

— Это значит, я не предам ни вас, ни Лео.

— Как я могу вам доверять? — гневно воскликнула куртизанка.

— Даю вам слово: я сохраню вашу тайну.

Конечно, бессмысленно было просить Оливию довериться ему. Она не доверяла никому. В особенности мужчинам.

Оливия окинула его хмурым взглядом. Слова графа ее не убедили.

— Даже если я уйду от вас?

Проще всего было бы удержать ее, используя свое знание как оружие, но Эрит почувствовал, что не может солгать ей, хотя на карту поставлено так много. Обмануть ее было бы низко и подло. Недостойно мужчины.

— Даже если вы меня оставите. — Немного помолчав, он воспользовался единственным козырем: — А как насчет нашего пари? Вы признаете, что я выиграл?

Губы Оливии нерешительно дрогнули. Казалось, она смутилась.

— Не думаю, что обоюдное решение расстаться, можно считать поражением.

— Иного ответа я не ожидал. — Эрит коротко рассмеялся и откинулся на подушки. — И все же вы проиграли. Задумали сбежать, воспользовавшись моим сегодняшним безобразным поступком как предлогом, дабы оправдать собственную трусость.

Оливия презрительно изогнула бровь.

— Вы уже прибегали к этой тактике, Эрит. Не надейтесь, что она снова сработает.

Граф пожал плечами:

— Тогда останьтесь ради любви к игре, примите вызов. Останьтесь, потому что вы этого хотите. После свадьбы дочери я уеду, а вы вернетесь к прежней жизни, сохранив воспоминания о нашей экстравагантной связи.

Карета резко накренилась и замерла, кучер обрушился на кого-то с бранью. Эрит затаил дыхание, ожидая ответа.

Оливия посмотрела на свои руки в лайковых перчатках, затем подняла глаза. В ее взгляде читались смятение и тревога.

— Только не притворяйтесь, что все так просто, Эрит. — Ее ладонь яростно рубанула воздух. — Вы уже знаете обо мне больше, чем кто-либо другой, не считая Перри. Это дает вам власть, с чем я не могу примириться. Всю свою жизнь я избегаю мужчин, которые пытаются подчинить меня себе.

Эрит не спешил отвечать, задумавшись над словами куртизанки. Оливия, несомненно, чувствовала притяжение, возникшее между ними, но сопротивлялась ему изо всех сил. Зная историю ее жизни, граф понимал почему.

— Я не хочу ничего о вас знать — вот что дает мне власть, — тихо произнес он.

Оливия недоуменно нахмурилась.

— Мужчины всегда имеют власть над женщинами, — с горечью заключила она.

— Только не над вами.

— Так было не всегда.

Как ни ужасно, она сказала правду. Теперь Эрит это знал.

— Я вам не враг, Оливия.

Лицо ее ожесточилось, на губах мелькнула циничная усмешка. Эрит мгновенно узнал холодную, расчетливую куртизанку, которую впервые увидел в доме Монтджоя. Он успел забыть эту женщину, для него Оливия давно стала другой.

— Нет, враг. «Да, враг».