анализы крови пролили свет на судьбу жертвы: в ее организме обнаружились следы сильного отравления болиголовом. Судя по всему, убийца ввел яд в вену незадолго до того, как похоронил жертву заживо. Болиголов закончил работу, которую он начал. Рен замерла, когда впервые это прочитала. Болиголов – настоящий яд. Что можно сказать о человеке, который использует его таким образом?..

Теперь холодное тело жертвы безжизненно лежало на столе в секционной комнате, а Рен не могла перестать думать о лицах родителей, которых она встретила в больнице. Их усталые глаза и дорожки слез на щеках отпечатались у нее в памяти. Она даже представить себе не могла, какое горе они испытали, когда узнали о непрекращающемся кошмаре, через который прошла их дочь. Все те ужасы, что она видела и чувствовала… Преступления этого убийцы – словно вирус. Заражают собой всех, кто только попадется на пути. Для него это всего лишь сопутствующий ущерб, но для реальных людей это трагедия, которая разрушает их жизнь. На какое-то краткое мгновение они снова обрели свою дочь – и тут же их надежды рухнули. Впрочем, иногда смерть милосерднее, чем жизнь.

Рен достала зеленую сумку с вещами жертвы, которую передали в офис судмедэксперта из больницы, где несчастная сделала свой последний затрудненный вдох несколько часов назад. Содержимое высыпалось на стальной стол рядом с ее телом. Вещей было не так уж и много. Грязную, испачканную одежду срезали с ее тела, когда врачи пытались спасти ее жизнь в отделении неотложной помощи. Задняя часть разорванной белой футболки была коричневой от пятен крови. На правом рукаве – засохшая рвота, вероятно, попавшая на ткань после того, как жертва потеряла сознание. На джинсах – корка запекшейся грязи. Рен была полна решимости выяснить, что именно сделали с женщиной перед ее безвременной кончиной, но в то же время она боялась узнать правду. Она понимала, что ее последние часы, проведенные в сознании, были полны таких страшных вещей, которые не под силу представить даже режиссерам фильмов ужасов.

Рен отложила одежду в сторону и вернулась к содержимому сумки. Там осталась только одна вещь, единственная, которая у жертвы была с собой. Браслет, который, согласно сопроводительному отчету, сняли с ее левого запястья.

Взгляд Рен остановился на этом украшении. Тонкий браслет, на котором висит подвеска: крошечное серебряное сердце анатомически правильной формы, на боку которого выгравирована буква «Э».

Зрачки Рен сужались и расширялись, словно в неверии. Рукой в перчатке она прикоснулась к серебряному сердцу. Ей нужно было доказать самой себе, что этот браслет действительно здесь, находится с ней в одной комнате. Наполовину она ожидала, что ее пальцы пройдут сквозь него.

Но нет, она прикоснулась к прохладному металлу – сначала ощупала подвеску, а затем и весь браслет. Он настоящий, и он здесь.

Мысли Рен хаотичны. В беспорядке они проносились у нее в голове. Ее мозг сейчас звучал как поцарапанный компакт-диск, бесконечно крутящий одну и ту же искаженную мелодию. Она знала этот браслет: он принадлежал ей в другой жизни. А теперь она стояла в том месте, где обычно чувствовала себя наиболее компетентной и сильной, на расстоянии целых световых лет от той версии себя, которая когда-то носила этот браслет, и снова держала его в руках.

Этот браслет принадлежал Эмили Мэлони.

Этот браслет принадлежал Рен Мюллер.

Глава двадцать пятая

Джереми не мог не думать о том, как же неудачно началось его грандиозное возвращение. Семь лет. Семь лет планирования и кропотливой работы привели к этому неудовлетворительному выступлению. Он наблюдал за разворачивающейся катастрофой с того места, которое должно было стать приятной точкой обзора. Вынужденный скрываться, он беспомощно смотрел, как его план разваливается на части. Неудачу всегда сложно перенести, но для Джереми это было все равно что глотать битое стекло. Большую часть жизни он успешно избегал неудач, а теперь каким-то образом завяз в них по уши.

Он все так тщательно спланировал, выбирая жертв и способы убийства, которые могли бы вызвать определенные воспоминания у людей, работавших над его делом с самого начала. Он даже оставил подсказки, и не всех из них были тонкими намеками. Страницы «Самой опасной игры», которые он запихнул в глотку той женщине, были почти комичны в своей очевидности. Возможно, его стремление продемонстрировать свою власть над этими маленькими яростными существами, так рьяно стремящимися его поймать, было всего лишь гордыней, но Джереми был полон решимости обратиться к Эмили. Он хотел напомнить о ее прошлой жизни, о ее настоящей жизни. Он почти чувствовал, как она возвращается назад, туда, где она все еще маленький испуганный кролик, убегающий от него в темном болоте.

После всех этих лет именно ее побег громче всего отзывался в его сознании. Тем утром семь лет назад было крайне мучительно выйти на арену и увидеть, что Эмили сбежала – не в последнюю очередь потому, что ему пришлось немедленно избавиться от тел Мэтта и Кэти и приступить к работе по сокрытию любых следов своего эксперимента. И он жил с этой неудачей годами, совершенствуя свою работу, чтобы больше никогда не испытывать подобных чувств, и чтобы убедиться – именно он, Джереми, будет тем, кто украдет у нее последний вздох. Эмили умрет, потому что он так решил, и никак иначе.

А теперь, наблюдая за тем, как еще один тщательно спланированный момент разбивается вдребезги, он кипел от ярости. Он слишком сильно дернул за ниточки своих марионеток, и теперь чувствовал, как они рвутся от напряжения, открывая человека за занавесом. Сцена получилась почти идеальной. Почти то самое шоу, которое он так хотел создать. Все еще можно спасти, и ему есть над чем поработать, но сейчас все, что он слышал – это свежие воспоминания об том удовлетворительном звуке, с которым лопата погружалась в землю. Дыхание, тяжелое и быстрое. Надсадное хрипение, шумные выдохи. Все были перепачканы кладбищенской грязью, все копали землю руками, пока мужчина лет семидесяти не протиснулся вежливо вперед, держа в руках две лопаты.

Джереми не помнил, чтобы когда-либо раньше видел такое редкое проявление истинной доброты, но несмотря на эту непредвиденную помощь от гражданских, все равно был уверен в неминуемом поражении полиции. Конечно, это было рискованно. Задумка такого масштаба требовала смело идти навстречу судьбе, и Джереми совершил свой прыжок веры. Когда раздался звук таймера, он нашел этот громкий звук эйфорическим, прорвавшимся сквозь тишину, словно неуместная шутка, грубая и непристойная. Джереми повернулся лицом к улице и прислонился спиной к кладбищенской стене, словно удовлетворенный любовник.