— А вы за меня не беспокойтесь.

Показался идущий навстречу солдат без ружья. Шел солдат медленно, не обращая внимания на то, что идет по простреливаемому месту, держал правую руку за пазухой. На хмуром, бледном, напряженном лице застыло углубленное в себя выраженье. Он как бы не обратил внимания на приближавшихся к нему офицеров. У него — показалось Турчанинову — было какое-то моральное право в данную минуту не отдавать им полагающегося уставного приветствия, и он воспользовался таким правом.

— Как идешь, мерзавец? Почему не снимаешь шапки? — крикнул юный прапорщик, ужасно вдруг рассердясь.

Остановились все трое. Солдат нехотя потянулся левой рукой к бескозырке, снял.

— Он ранен, разве вы не видите? — сказал Турчанинов по-французски, понимая, что служебное рвенье ретивого прапора объясняется желаньем прислужиться новому начальству. Как-то сразу сделался ему несимпатичен прапорщик Ожогин. А ведь на первых порах даже понравился было своей молодой, щенячьей мажорностью, вызывающей добродушную улыбку.

— Ты куда ранен? — спросил Турчанинов солдата, хотя уже заметил темные, мокрые пятна на рукаве у него повыше локтя.

— В руку, вашскородь, — сказал солдат.

— Дойдешь?

— Дойду, так точно.

— Ну, с богом.

Некоторое время после того оба офицера шли молча, затем ровным голосом Турчанинов сказал, глядя перед собой:

— Он не мерзавец, а русский воин, господин прапорщик. Я желал бы, чтобы мои офицеры относились к солдатам как к товарищам по оружию, а не как к своим лакеям... И потрудитесь, — тем же ровным голосом добавил он, заметив, что Ожогин хочет что-то сказать, — и потрудитесь не возражать старшим по чину.

— Слушаюсь! — сказал прапорщик сквозь зубы.

Поднявшись на гору, очутились на грязной, изрытой, бугристой площадке, окруженной турами, валами из мешков, землянками, деревянными платформами, на которых стояли корабельные пушки и лежали сложенные в кучи ядра. «Нет, это Язоновский редут, четвертый бастион дальше», — ответил на вопрос Турчанинова прапорщик. После полученного замечания он притих и надулся.

По тесной траншее, миновав крошечные — на двух человек — землянки, где ютились пластуны, прошли еще шагов триста. Вновь плетенные башенки туров, сложенные из серых мешков с песком высокие стенки, уставленные в ряд и глядящие в амбразуры большие орудия, груды ядер около них, горбатые землянки и погреба. Пушки, обратил внимание Турчанинов, были морские, снятые, очевидно, с затопленных кораблей, на ступенчатых деревянных лафетах с четырьмя колесиками, большей частью двадцатичетырехфунтовые. Всюду виднелись черные, неторопливо двигавшиеся фигуры матросов. Одни, забивая гвозди обухом топора, чинили разбитую при обстреле орудийную платформу, другие тут же копали землю, набивали мешки, таскали их на спине к брустверу и укладывали там, восстанавливая разрушенные амбразуры. Человека три сидели под пушкой и со сморщенными от смеха кирпично-загорелыми лицами, забавляясь от души, азартно щелкали друг дружку засаленными картами по носам — играли в подкидного дурака. Невдалеке, за укреплениями, беспорядочно перебегала по линии сухая трескотня ружейных выстрелов. Засевшая в ложементах пехота перестреливалась с французской траншеей — довольно вяло.

Прапорщик вел Турчанинова к командиру бастиона. Вытаскивая ноги из глубокой, чмокающей белесой грязи, в которой то и дело попадались засосанные липким месивом черные шары неразорвавшихся вражеских бомб, подбитые чугунные пушки, металлические осколки, Иван Васильевич со строгим вниманием оглядывал все окружающее. Знаменитый 4‑й бастион... Вот здесь и придется отныне служить. А может быть, и умереть, кто знает...

— Орудия к бортам! — внезапно крикнул глядевший в амбразуру офицер-моряк, будто скомандовал у себя на корабле.

Несколько матросов, мирно покуривавших под бруствером, поднялись на ноги, гремя сапогами по доскам платформы, подошли к пушке-каронаде, захлопотали вокруг нее, прочищая мохнатым банником, заряжая с привычной, щеголевато-неторопливой сноровкой. Турчанинов с Ожогиным были уже у командирского блиндажа, когда за спиной, сильно толкнувшись в барабанные перепонки, ударило знакомым грохотом, от которого дрогнула земля под ногами. Донесся знакомый удаляющийся свист, повалил, расплываясь, знакомо вонючий дым.

Спустившись по скользким земляным ступенькам и открыв дощатую дверь, Турчанинов очутился в уютной комнатке, оклеенной голубыми обоями.

Трудно было подумать, что находишься на линии огня: закрывающие дверь — чтоб не дуло — китайские ширмочки, у стены кровать под атласным одеялом, над нею гобелен с какими-то раздетыми догола девами, даже образ Николая Мирликийского в углу, перед которым, мерцая на золоте оклада, горит лампада. Лишь толстенные балки низкого потолка, способного выдержать прямое попадание, говорили: все-таки блиндаж.

Свет настольной, карселевой лампы падал на белокурую курчавую лысеющую на макушке голову командира бастиона и на лежащие перед ним бумаги. Сидя за столом, командир разговаривал со стоящим перед ним пехотным штабс-капитаном в измятой серой шинели. Несколько флотских офицеров, рассевшихся вокруг стола, молча прислушивались к разговору. Капитан-лейтенант Завадовский был видный, крупного сложения, белотелый мужчина с ярко-голубыми, фарфоровыми глазами, одетый в черный флотский сюртук. Воротник по-домашнему был расстегнут, шея белая, пухлая.

— Так вот, господин штабс-капитан, потрудитесь ремонтировать своими силами‑с, — говорил он, приятно, по-дворянски, грассируя и расправляя пышные рыжеватые усы с подусниками. — Лишних людей у меня, к сожалению, нет‑с.

Невысокий, пожилой, невзрачного вида штабс-капитан хмуро слушал его, насупив широкие брови.

— Александр Иванович, — сипло, застуженным голосом, сказал он, — у меня в батарее нет таких мастеров.

Завадовский ответил любезной, даже с оттенком некоторой виноватости улыбкой, пожал плечами.

— Ничем не могу помочь.

Фарфоровые его глаза приняли вопросительно-холодное выражение, остановясь на представшем перед ним незнакомом полковнике.

— Честь имею явиться. Назначенный командиром третьей легкой батареи гвардии полковник Турчанинов! — отрапортовал, как полагалось, Иван Васильевич.

Командир бастиона слегка поклонился.

— А, на место майора Ананьева, царство ему небесное! — Обмахнул грудь небрежным крестиком. — Что, в Венгрии сражались? — отметил он мимолетным взглядом Георгия и венгерскую медаль на груди Турчанинова.

— Пришлось, — ответил Иван Васильевич сдержанно.

Блиндаж легонько тряхнуло близким разрывом. Свет лампы дрогнул, за голубыми обоями зашуршала, точно мышь, осыпающаяся земля.

— Мичман Потапов, — сказал командир бастиона, — узнайте, пожалуйста, что там.

Худой, остроносый мичман нырнул за китайские, расшитые золотыми драконами ширмочки, хлопнул дверью и, вернувшись спустя несколько минут, доложил, что противник начал обстрел и что ранены два человека.

— А! — удовлетворенно сказал Завадовский и отпил остывший чай из