Впрочем, неказистую внешность вошедшего в какой-то мере компенсировала прекрасная одежда. Костюм, несомненно, был сшит хорошим кутюрье и обладал неброским шармом дорогой эксклюзивной вещи. Расстегнутый вырез белоснежной рубашки украшал дорогой шелковый платок, на пальце правой руки сверкал тяжелый перстень с черным матовым камнем. Стильная штучка.

– Очень люблю, – ответила я, сочтя затянувшееся молчание неприличным.

Мужчина улыбнулся, обвел долгим взглядом картины. Так смотрят на безнадежно любимую женщину: с покорностью и страстью. Примерно так на меня смотрел когда-то Пашка. Еще до нашей женитьбы.

Мужчина переступил с одной ноги на другую, оперся на трость.

– Прекрасный портрет, – сказал он, кивая на юную наследницу испанского престола. – Гениальный художник должен быть немного пророком, вам не кажется? Вглядитесь в эту девочку. По лицу не скажешь, что ее ожидает блестящее счастливое будущее. Есть в ней обреченность ягненка перед закланием. Нет?

Я посмотрела на Маргариту. Принцесса ответила мне долгим грустным взглядом.

– Поздняя дочь стареющего короля Филиппа, – продолжал мужчина, делая еще один шаг ко мне.

Тяжело стукнула трость, я почувствовала запах хорошей туалетной воды. Сибарит мой гид, ничего не скажешь.

– Он, кажется, правил Испанией в семнадцатом веке? – спросила я.

Мужчина кивнул. Вблизи шрам на его лице показался мне еще уродливее, чем издали. Но неожиданно я почувствовала, что попадаю под странное обаяние этого пожилого некрасивого, искалеченного человека.

– Последний из рода Габсбургов. Точнее, предпоследний. Последним был его сын. Полный и законченный идиот. – Тут он поймал мой удивленный взгляд и сразу поправился: – Сказав «идиот», я имел в виду медицинский диагноз. Ну, если вам не нравится это слово, назовем его дауном. И Маргарита дожила лишь до двадцати лет.

– Болезнь? Эпидемия? – предположила я.

Мужчина с легкой усмешкой покачал головой.

– Вырождение, – ответил он коротко. – Полное и окончательное истощение крови. Бесконечные браки между родственниками и, как следствие, нежизнеспособные дети. Последняя жена Филиппа приходилась ему племянницей, то есть дочерью его родной сестры. В те времена не знали законов генетики! Думая, что спасает династию браком с племянницей, Филипп только довершил ее вырождение. – Собеседник склонил голову к плечу, любуясь очаровательной девочкой, и сказал: – Замечательная работа! Правда, мне больше нравится другой портрет принцессы, из Венского музея, но – увы! – получить его нет никакой возможности. Пока нет.

– Заказали бы копию, – предложила я.

Брови мужчины изумленно поползли на лоб.

– Копию? – повторил он, словно не поверил своим ушам. – Копий я в доме не держу.

Я остолбенела. Оглянулась назад и встретилась взглядом с испанской принцессой. По спине побежали ледяные мурашки.

– Конечно, это оригиналы, – спокойно подтвердил хозяин дома.

Я посмотрела на него и отчего-то мгновенно поверила. Подняла дрожащую руку, чтобы дотронуться до холста, которого касалась кисть великого Веласкеса, но не успела. Рядом с тяжелым стуком упала трость. Пальцы хозяина дома цепко перехватили мое запястье и рванули руку вниз.

Не знаю, каким чудом мне удалось не упасть. Силы в руках странного незнакомца было достаточно, чтобы сбить с ног любого человека. Я выпрямилась, в упор взглянула на своего визави.

Нет, этот человек не любит искусство. Он им болеет и болеет хронически. Так страдают от неизлечимых болезней: до последнего вздоха. Для него это страсть, а страсти, доводящие до фанатизма, всегда опасны.

Я осторожно высвободила руку. Мужчина смутился, отвел глаза в сторону и извинился.

– И вы простите, – ответила я. – Просто меня потрясло то, что вы сказали. Я хотела убедиться, что это не мираж.

– Я не люблю, когда картины трогают руками, – объяснил мужчина тем же виноватым тоном.

Я подняла трость с узорного паркета, подала хозяину. Тот поблагодарил меня коротким кивком.

– А можно мне дотронуться хотя бы до рамы? – спросила я.

Пауза затянулась. Мужчина пристально посмотрел на меня и неохотно разрешил:

– До рамы, пожалуй, можно.

Я осторожно прикоснулась к старинному дереву, покрытому позолотой. И мгновенно почувствовала, какие мучения доставляю этим прикосновением человеку, стоящему рядом.

– Позвольте! – не выдержала я. – Но эта картина находится в известном музее!

– Она там находилась, – подтвердил хозяин дома. – До последнего времени. А сейчас там висит копия.

Я промолчала. По-моему, комментировать такие заявления просто глупо.

– Идите за мной, – пригласил меня хозяин дома.

Повернулся и захромал к стоявшему у стены небольшому столику из потемневшего дуба. Склонился над ним, оперся на трость, поманил меня. Я, как лунатик, пошла к нему.

– Смотрите, какое чудо.

Я наклонилась над столом. Под стеклом лежал кусок картона с угольным наброском: портрет мужчины в высокой прямоугольной шапочке, умное сухощавое лицо с холодным взглядом прищуренных глаз было мне незнакомо.

– Это эскиз портрета итальянского кардинала Гаспара Борхи. Незадолго до смерти Веласкес побывал в Италии. У художника было громкое имя, и несколько влиятельных людей заказали ему свои портреты. Портрет папы Иннокентия вы, конечно, знаете.

Я кивнула.

– Ну вот. А портрет кардинала остался незаконченным. Странно! Ведь набросок очень подробный. Очевидно, его преосвященство не мог часто позировать, и Веласкес сделал тщательную заготовку. Смотрите, какое замечательное лицо у этого человека. Какие невероятные глаза: умные, лукавые, проницательные… Посмотрите на кардинала Борху и сравните его с проповедниками Сурбарана.

Хозяин дома оглянулся, сделал жест в сторону противоположной стены.

– Священники на картинах Сурбарана – это люди, стоящие на земле одной ногой. Как у них подняты руки, как они запрокинули головы куда-то вверх. Земля для них только трамплин в небеса. Они ее не замечают. А этот человек… – Мужчина снова склонился над портретом кардинала. – О! Это человек совсем другой породы. Он прекрасно понимает, что стоит на земле, а небеса – где они? Слишком далеки, чтобы до них добраться! Вот вам два священника в интерпретации придворных испанских художников. Они жили и писали примерно в одинаковых условиях, а какая разница в характерах!

– И что же изменилось? – спросила я невольно.

Слушать собеседника было так интересно, что я позабыла все на свете.

– Время! Изменилось самое главное – время! Одному английскому королю потребовался развод с одной женщиной и венчание с другой! Развести его мог только папа, но папа не соглашался благословлять королевскую прихоть. Вот Генрих Восьмой и изобрел Реформацию, дабы стать самому себе хозяином. Он объявил, что главой церкви в государстве должен быть король, а не римский папа. Сам себя развел, сам себя женил. И между прочим, проделал это не один раз. – Хозяин дома остановился, снова пристально посмотрел на меня и, не скрывая насмешки, спросил: – Как вам это нравится? Целая страна выпала из сферы влияния! Каков пример для подражания? Римская церковь немедленно подготовила ответный удар, который вошел в историю под названием Контрреформации. Это была интересная эпоха, даже очень интересная! И потребовала она выдвижения сильных, изворотливых церковников. Таков был и кардинал Борха, упокой, господи, его душу. Видите, какое лицо, какой характер, как колоритен…