И на кортах.

Я сел в тени перекурить и вспомнил, как он играл с международным мастером из Москвы. Мячику теннисному негде было упасть: мальчишки, да и не только мальчишки, сидели и висели на ветвях платанов, растущих вокруг кортов, на трехметровой ограде и на крыше раздевалки. Мы все, естественно, болели за Мишку, но он сперва проигрывал мастеру, одетому во все фирменное и с самой что ни на есть фирменной ракеткой. Мы орали, свистели, кто-то сбегал за барабаном, появилась откуда-то и труба, и палили из пугачей, — короче, как в Италии или в Бразилии на футбольном матче. На пляжах почти никого не осталось, все пришли смотреть. Жара была за тридцать, на солнце все пятьдесят. Майка международного мастера почернела от пота, модная лента с головы слетела и больше он ее не завязывал, потому что было не до того. «Это тебе не на Уимблдоне!» — орали мы, и девчонки скандировали: «Ми-ша! Ми-ша!» Перелом наступил под вечер, когда тени от игроков стали длинными. И в конце концов Мишка выиграл. Мы его качали, потом поехали на двадцати машинах, включив «матюгальники», у кого они были, сигналя вовсю, к морю и от радости забросили Мишку чуть ли не к буйкам. Поздно вечером в честь победы залудили грандиозный шашлык, Миша восседал между лучшими нашими девочками — дочками Нептуна, чувствуя себя королем, а они ему подносили и целовали его, и международный мастер его целовал, говорил, что против Мишки ни Коннорс не устоит, ни Макинрой, а потом подарил ему свою ракетку и «адидасы» подарил бы, если б они подошли Мишке по размеру.

Оставив «Чарли» на стоянке, я пошел по пляжам. Загорали, но мало кто уже купался. До прошлого понедельника вода была теплая, почти как летом, но шторм взболтал море, словно в миксере, выворотив со дна вместе с холодной водой всякую гадость. Теперь уж до весны. Однажды, правда, и на Новый год мы искупались. Мишка поспорил тогда, что сделает на самом верху второго причала, на подъемнике для лодок стойку на руках, три минуты простоит и прыгнет в воду, крутанув сальто. Выиграл. Он всегда выигрывал, потому что проигрывать не умел. Бывают такие твердые парни.

Никитич, сторож на старом причале, бывший танкист, тоже Мишку не видел. Я вернулся к корпусам.

— Приветик! — хлопнула меня сзади Наташка, когда я сидел в «холодильнике» и пил кофе.

— Привет. Кофе тебе двойной?

— Не, спасибо. От него давление. Это правда, что Мишенька Хитяев вернулся из армии?

— Говорят.

— Наконец-то! А то я совсем без него танго разучилась танцевать. Он где?

— В том-то и дело, что не знаю.

— Ладно, я пойду. Передай, что вечером я его в «Золотом руне» буду ждать. У него волосы-то хоть немножко отросли, не знаешь? А может быть, он на озере?

— Поднимусь сейчас.

Через час я был на озере в горах, объехал его вокруг, покричал, но мне ответило лишь эхо. Стал медленно спускаться, то и дело останавливаясь и выходя к реке.

На Мише была синяя джинсовая куртка и красная рубаха — иначе бы я не заметил его за кустами. Он сидел на валуне, нависшем над рекой, и смотрел вниз. Я хотел окликнуть, но что-то непривычное в нем меня остановило. Правый рукав его куртки был пуст.

Прошло много времени, а я все не решался подойти к Мише. Стало темнеть.

— Ты до утра там сидеть будешь? — сказал он вдруг тихо, но я расслышал и не понял, сам с собой он или относится это ко мне. — Эдик?

Он повернулся. Лицо у него было темным.

— Привет, — сказал он таким голосом, что я не решился его обнять.

— Здорово, Миша! Ты… ты вернулся?

— Как видишь.

— И… давно приехал-то?

— Неделю назад.

— Что ж ко мне-то не зашел?

Миша не ответил.

— Ну что, поехали куда-нибудь, а?

— Куда?

— Поехали к родителям моим. Сухенького примем этого урожая.

— Нет. Спасибо.

— Ну а… ты домой сейчас?

— Не знаю.

— Наташку видел в «холодильнике».

Я хотел сказать, что она ждет его в «Золотом руне», но не сказал.

— Ира с Мариной тебе привет просили передать.

— Спасибо, — сказал Миша. — Ты извини, Эдем, но я хочу побыть один.

— Ладно, — сказал я и пошел к машине.

— Подожди, Эдик, — окликнул Миша, когда я уже открыл дверцу и занес ногу, чтобы сесть.

Он подошел, сел за руль.

— Дай мне повести.

— Пожалуйста, — сказал я, обошел «Чарли» и сел с другой стороны.

Миша снял с ручника, машина покатилась, он воткнул левой рукой вторую передачу, потом третью, и через минуту мы уже шли на скорости девяносто километров в час. Меня хоть и прошиб пот на первом же крутом повороте, но я молчал, держась за ручку. В темноте мы выехали на трассу, я думал, что Миша свернет к нам на Мыс, но перед самым носом грузовика он вдруг резко свернул налево и погнал вдоль моря. На обочине голосовали трое хипарей или панков — парни и деваха с разукрашенными в разные цвета волосами. Я думал, Миша собирается остановиться, но, почти не снизив скорость, он пронесся мимо, одним колесом заехав на обочину и едва не сбив длинного парня, тот отскочил, кубарем покатился под откос.

— Ты чего, сдурел! Чего они тебе плохого сделали — хипуют себе.

— Ничего они мне плохого не сделали, — Миша еще прибавил газу.

На «Чарли» стоит форсированный двигатель от «шестерки», а на спидометре максимум 160, и поэтому стрелку временами зашкаливало. Дальний свет Миша не выключил, как ему ни сигналили встречные. Низко пригнувшись к рулю, он обгонял машины одну за другой, визжали на поворотах металлокордовые покрышки, мелькали звезды между скалами, буками и платанами, а справа держала нас на привязи лунная дорога. На переезде мы едва не угодили под скорый Ереван — Москва.

— Миша, — сказал я, но успел отдернуть руку от пустого рукава.

Часа через полтора кончился бензин. Миша ушел к морю. Я сел за руль и съехал на нейтралке.

Проснулся я от крика чаек, как мне показалось, но это Миша стонал.

— Болит? — прошептал я, и он тут же открыл глаза.

— Рука. Фантомная боль. Давно ее не было.

— Как тебя?

— Интересно?

— Не хочешь, не рассказывай.

— Из «сварки».

— Что это?

— Крупнокалиберный пулемет.

— Что, и сразу…

— Нет. Это уже в госпитале в Ленинграде.

— Долго ты там лежал?

— Два месяца.

— Написал бы — я б приехал.

— Зачем?

— Ну…

— Зачем это нужно?

— Что? — не понял я.

— Да все! — вскрикнул он. — Отстаньте вы от меня все! Вот на хрена, спрашивается,