семьей не обзавелся и домом своим считал пензенскую деревеньку Куропаткино, где жила его старшая сестра. Харитошкин ее побаивался, аккуратно писал письма, а иногда, подкопив сержантское жалованье, посылал деньги.

Своей довоенной жизнью Харитошкин не был доволен.

— Несерьезно я жил, ветрено, — говорил он. — После войны на место осяду, сестру к себе выпишу и ребятенка, у которого родителей убили, возьму в дом.

Сейчас сержант сидел за столом и неторопливо, с тем уважением к еде, которое бывает у много работавших людей, черпал самодельной дюралевой ложкой фасолевый суп из котелка. Под ложку аккуратно подставлял ломоть хлеба.

Юрка Попелышко, управившись с раздачей, уселся с котелком напротив Харитошкина. Он с хрустом отщипнул от своей пайки румяную корочку.

— Опять хлеб перстом колупаешь? — скрипучим голосом сказал Харитошкин. — Беда с тобой, Юрка. По правилу — так тебя надо бы еще года два в детском саду держать, а ты вот в разведке оказался.

Юрка покорно вздохнул, вытащил финку и послушно нарезал хлеб. Под взглядом Харитошкина он принялся есть фасолевый суп так же неторопливо, без прихлюпывания и прочего шума.

Попелышко досадовал, что опять попался на глаза сержанту. После обеда тот обязательно прочитает ему какую-нибудь нотацию.

Не понимал Юрка, почему Харитошкин взялся наставлять именно его. Конечно, во взводе Юрка самый молодой. Но ведь и Кудряш только на четыре месяца его старше, а Харитошкин к нему не пристает.

С Кудряшом много не наговоришься. Он ухмыльнется, сделает тебе приветик и закроет дверь с другой стороны.

Юрка так не мог. Хоть и было бурчание Харитошкина как тупая пила по шее, сержанта Юрка уважал и стеснялся. Когда в разведке приходилось туго, Юрка держался поближе к Харитошкину, инстинктивно зная, что усатый сержант скорее других поможет ему.

Когда приходилось подтягивать ремешки на отощавших животах, Харитошкин ворчливо совал Юрке половинку сбереженного сухаря. Но держал сержант Юрку в черном теле и на слабые попытки возражать отрезал коротко и просто:

— Молчи, голоусый еще.

Что на это скажешь, если в девятнадцать лет усов у Юрки не было? Так, рос на губе какой-то пух. На усы он походил весьма отдаленно.

У Харитошкина же усы были стрелками, густые и жесткие, снизу обжелтевшие от курева. Настоящие солдатские усы, высший класс.

В маленькое окно избы, где расположился разведвзвод, било весеннее солнце. Желтое крыло света лежало на затоптанном полу. В проем двери тянуло прохладой, влажной от подтаивающего снега и терпкой от запахов соснового бора, где деревья уже украшались багряными свечками и пахли разлитым маслом.

В крошечной лесной деревеньке, которой чудом посчастливилось уцелеть, во время летнего наступления разместились штаб полка, комендантский взвод, хозяйственные подразделения, а в избенке на окраине остановились полковые разведчики.

Сейчас уж обвыкли солдаты на месте, вот в первые дни было как-то не по себе. В деревне не осталось ни одного жителя, ни большого, ни малого, ни старого. И никто не знал, куда они исчезли. То ли немцы угнали при отступлении, то ли просто их разбросала война.

И почему-то ни в одном доме не было дверей. Уцелели рамы, сохранилось много стекол, а дверей не осталось ни одной. Кто-то аккуратно снял их с петель и убрал неизвестно куда и неизвестно зачем. Когда разведчики первый раз пришли в эту деревню, дома жалобно зияли провалами в стенах, черными и пугающими, как беззубые рты, разинутые в немом крике.

А люди здесь раньше жили. На полатях валялись тканые дорожки, в погребах стояли кадки и крынки. На задах стояли копешки сена, а в сараях припасены были на зиму поленницы дров.

О прежней жизни в деревне напоминали только кошки. На войне кошки оказались самыми живучими из домашних животных. Скот немцы забирали, собак, осатанело лающих на чужих, пристреливали, а кошки оказывались целехоньки. Они приноровились скрываться от людей и постепенно дичали. На чердаках и в подпольях, в погребах и под развалинами кошки без помехи плодились, выращивали потомство, которое без человеческих рук дичало еще быстрее.

В то же время непонятная сила привязывала кошачьи стаи к родным домам. Какое-то дремлющее чувство заставляло кошек приходить по ночам на знакомые дворы, бродить по знакомым крышам и подпольям.

Апрельскими ночами отощавшие, поджарые, как волчата, кошки устраивали в деревне дикие концерты. Зеленые огоньки глаз хищно сверкали по крышам, драки завязывались такие, что даже видавшие войну солдаты не выдерживали и наугад крошили темноту очередями.

— Что-то Орехова долго нет, — сказал Попелышко, протирая горстью талого снега котелок. — Не застукали бы случаем фрицы.

Орехова с напарником немцы не обнаружили. Старший сержант и разведчик Петухов лежали на «ничейке», злились на солнышко и ждали темноты, чтобы возвратиться к своим.

Уже вторую неделю капитан Пименов каждую ночь гонял солдат к немецкой обороне. Задача была одна и та же — пройти и нащупать подходы. Пара за парой уходили разведчики, но выполнить задание не могли.

Орехов и Петухов ушли с полуночи. Лесом, хоженной много раз тропкой, подошли к передней траншее. Выкурили по последней цигарке и выползли на лед. По ночам еще схватывали заморозки. Лужицы задергивались хрупким льдом, снег становился крупитчатым, хрустел под ногами. Подтаявший за день наст схватывался ножевой корочкой. Ползти по такому насту — одно мучение.

Ночь была облачная, угрюмая и густая. Ветер шумел в невидимых деревьях и побрякивал обледенелыми ветками тальника так, будто в темноте паслись стреноженные лошади с добрыми мохнатыми губами. Щипали траву, позванивали удилами.

В небо взлетали ракеты. Они проливали мертво мерцающий, прерывистый свет, в котором еще сильнее ощущалась темень, навалившаяся со всех сторон на землю.

Люди, сидевшие друг против друга на берегах реки, отпугивали страх ракетами и короткими очередями контрольных пулеметов. Пули прожигали в сугробах и заметах длинные желобки.

Разведчики ползли медленно. Когда вспыхивала ракета, они распластывались на льду. Белые халаты сливались со снегом. Высмотрев, как, косо падая к земле, меркнет желтый огонь и, потеряв силы, проваливается в набежавшую темноту, успевали проползти метр-другой и снова замирали.

Орехов прикидывал, что они подползут к проволочному забору под кручей и в предрассветной зыбкой мгле, когда ветер приносит туман, а часовые начинают клевать носом, может быть, сумеют прорезать проход и выйти на берег. Зароются там в снег перед носом у немцев и послушают, чем фрицы занимаются и какой похлебкой их кормят.

Ночь неприметно тронулась. Светало неохотно и тягостно. Казалось, темнота сопротивлялась и не хотела отступать. Наплывал промозглый туман. Он свирепо прошивал полушубки, ватники, свитера и облеплял тело холодящей сыростью.

К проволочному забору разведчикам подобраться не удалось — лед отошел от берега.

— Приехали, —