момента она вела себя более-менее безропотно. Но, так сказать, получив нового мужа, красавица не выдержала и завопила: Не хочу этого грязного уродливого мужика! Да и со стороны монахинь тоже не всегда можно было ожидать согласия при покушении на их статус.

Как всегда, сексуальная[350] тематика взбудоражила умы. В соседней деревне даже образовалось общество «Власть мужей», члены которого пришли в Няньсян, чтобы расправиться с вами, скотами, покусившимися на установленные порядки относительно женщин. Чужих, однако, побили, даже преследовали успешно до их же деревни. А, присоединившись сначала к мужчинам, празднующим победу, все женщины вдруг слились в едином порыве и кроме лозунга мужчин Долой общество «Власть мужей» стали выкрикивать Долой власть мужей-феодалов! Да здравствуют любовники![351]

Так стихийно женщины поднялись на предъявление своих прав, и наперво стали требовать предоставления им права уходить от мужа. Дескать, если, промотав своё имущество, муж может жену и продать?[352], так почему от такого мужа жена не имеет права сама уйти?

На митинге, состоявшемся в городе, в котором происходят события романа, и организованном по случаю, как уже говорилось, 8 Марта, жена активистка назвала всё это весенним громом пробуждения женщин, предвестником их освобождения и очень сожалела, что город в этой инициативе отстал от деревни.

Среди горожан, однако, все эти слухи вызвали, мягко говоря, неоднозначную реакцию. Кого-то они всерьёз напугали, настроив увезти куда-нибудь подальше своих жён и дочерей. (Хотя и были опасения, что бурные разливы происходят повсюду. Где же найти убежище?) Но были и другие точки зрения. Как, например, рассуждала дочка одного очень уважаемого человека. Она не принадлежала к разряду современных девушек, посещающих школу, но её ноги не были изуродованы бинтованием[353]. Она была хорошо воспитана: ей было присуще и чувство собственного достоинства, и на традиционалистском уровне она была более чем образованна[354]. Сейчас и вправду всё время случается что-нибудь неожиданное, но всё же никто ещё не нарушал принципов справедливости, утверждала она. И продолжала: Происшедшее в Няньсян, отказ от мужей, призыв к защите любовников кажутся странными и смешными, но, если поразмыслить, они справедливы. Девушка знала по рассказам няни, что женщинам в деревне живётся хуже скотины, и во многом происходит это вследствие отношения мужчин к женщинам. Разве можно считать несправедливым отказ от подобных мужей? Однако далее в её размышлениях возникает иной оборот: в городе вряд ли смогут произойти такие ужасные вещи (выделено мною. 一 3. С.)[355].Однако большинство горожан не были настроены столь оптимистично, поскольку были уверены, что когда люди начинают бесчинствовать, даже мудрец не может предугадать, что произойдёт. Слова «небесный путь», «разумный закон», почитаемые в древности, ныне стали пустым звуком. И они очень боялись того самого обобществления жён и в городе.

Среди членов партийной ячейки Гоминьдана тоже не было единого мнения (как всегда, отмечает Мао Дунь) в оценке событий, произошедших в деревне Няньсян. Председатель партячейки, бывший до недавнего времени студентом (видно, что-то читал и о «женском вопросе»), пытался утверждать, что распределение женщин противоречит принципу свободы брака. Его поддержал ещё один член партии (тоже, что интересно, мужчина), сказав, что всё это означает полное пренебрежение к человеческому достоинству женщин и что, таким образом, попросту говоря, женщина опять превращается в товар (только что по распределению, добавим. 一 Э.С.). Он предлагал освободить женщин от оков, возвратить им свободу и этим ограничиться.

Одна из приветствовавших события на митинге на заседании партячейки призналась, что её речь имела целью пробуждение масс, то есть была грубо пропагандистской. Но, далее продолжала она, было стремление в дальнейшем способствовать тому, чтобы количество наложниц и монахинь по крайней мере не увеличивалось, но не предполагалось отнюдь вмешиваться в современные события[356].

С подачи некоторых членов партии вскоре обсуждение событий в Няньсяне перешло от вопроса о приемлемости выдвинутого проекта к рассмотрению способов его осуществления.

Одна из женактивисток вполне резонно выступала с утверждением, что наложниц и служанок нет смысла просто освобождать, ибо они не смогут воспользоваться свободой в силу своей необразованности и отсутствия трудовой специальности и, получив свободу и будучи предоставленными сами себе, вновь будут развращены и сделаны рабынями. Активистка настаивала на создании Дома освобождённых женщин, не очень-то, в сущности, представляя, на каких принципах организовывать жизнь в этом доме и как и чему надо обучать этих женщин. Вероятно, и по этой причине и не без участия некоторых «товарищей» из примкнувших к партии Гоминьдан (по каким угодно другим, но не по идеологическим соображениям)[357] это учреждение вскоре попросту превратилось в бордель.

Желание разумно организовать отношения между людьми, в том числе и между женщинами и мужчинами, старо, как этот мир. Одна из наиболее ярких и обстоятельных (длившаяся почти тридцать лет) попыток создания новых отношений между мужчинами и женщинами, происходящая в русле тех – измов, которые так или иначе пытались реализовывать на практике последние полтора века, осуществлялась в американской коммуне «Онейде» во второй половине ХХХ века[358]. Коммуна была создана богатым выходцем из Англии, по идеологическим соображениям, ищущим пути преодоления недостатков, нежизнеспособности коммун фурьеристов и иже с ними. Будучи убеждённым, что эти коммуны потерпели крах вследствие того, что уделяли внимание только лишь переустройству экономических начал, основатель «Онейды» предпринял попытку разделить удовлетворение естественных сексуальных потребностей с социально-экономической структурой, исходя из убеждения, что семья – основа порождения частнособственнических инстинктов. Было определено не допускать создания устойчивых сексуальных пар, что в некоем смысле можно назвать обобществлением жён и мужей. Если слухи об обобществлении женщин явились в некотором смысле отголоском этих имевших место в прошлом (правда, не таких уж и прошлых к началу XX века) попыток «перевоспитания» мужчины и женщины в сфере их взаимоотношении, связанных с сексуально-семейными узами, то не грех подчеркнуть существенную разницу. В «Онейде» разговор шёл об идейных, социальных аспектах взаимоотношений, освобождения сексуальных отношений от частнособственнических элементов. Хотя, следует признать, «освобождение» понималось несколько странно: сексуальные пары формировались старейшей женщиной коммуны только на одну ночь, без права встретить рассвет[359]. Но, подчеркну, разговор в этом случае не шёл ни о каких вопросах собственности, которые в коммунах подобного типа вовсе не могли возникнуть, ибо в них отрицалось само понятие «собственности» в корне, что называется. Когда я впервые услышала об обобществлении жён, женщин, о слухах, о «страшилках» обобществления жён при наших ли реформах в деревне в 1920-х годах, а потом и при реформах в Китае (в тот же практически период), я удивилась, как просачиваются такие не самые