с седой бородой, в оч-ках, повисших на одном ухе. Он вцепился руками в кресло, казалось, готовился встать с него, что-бы пойти мне навстречу.

– Здравствуйте, – я нерешительно поздоровался, но он не ответил. – Простите, наверное, не во время…

И только сейчас понял – старик в кресле был мертв.

В свои семнадцать лет я не так много видел покойников, чтобы успеть к ним привыкнуть. Да и тех, что видел, лицезрел уже в гробу, убранных и осыпанных цветами.

Когда хоронили бабу Шуру, было лето, отец отправил меня в лагерь, стояла жара и мы целыми днями плескались в речке. Он приехал за мной утром, еще до завтрака, протянул кулек с конфета-ми и яблоко, потом взял за плечи, прижал к себе, тяжело вздохнул и сказал:

– Собирайся, сынок. Домой поедем, – и продолжил, нервно кашлянув, – бабушка умерла. Позав-чера, к вечеру. Легла – и не встала.

Я не стал спрашивать, почему не приехали за мной вчера, просто молча повернулся и побежал к дощатому домику за вещами.

Так что, видеть покойника вне гроба не приходилось. И вот он, передо мной, в нескольких ша-гах. Я стоял, как прикованный. Наверное, прошла куча времени, пока на меня обратили внимание. Женщина, кричавшая из окна, обернулась в сторону двери и, увидев меня, подбежала, схватила за руки и чуть не силой втащила в коридор.

– Послушайте, я должна ее догнать. Она не уйдет далеко, но там же холодно, и снег, и сыро! Побудьте, пожалуйста, здесь, недолго, пожалуйста. Я сейчас. И дверь можете не закрывать. Я очень быстро.

Она даже не слушала моего ответа. Просто накинула плащ и выбежала.

Я стоял молча и в недоумении оглядывал квартиру.

Помещение было небольшим. Крохотная прихожая разделяла комнату и входную дверь. Окно, большое, с пола до потолка, находилось как раз напротив двери, и поэтому комната была хорошо видна из коридора.

Ходить по комнате и разглядывать все внимательно я не мог. И не потому, что боялся насле-дить, или оставить отпечатки пальцев – об этом подумалось гораздо позже, уже ночью, когда я рассказывал о своем приключении капитану Савельеву. Сейчас же я был не в состоянии сделать и шага под пристальным взглядом мертвого старика. Так и стоял у двери.

Милиция приехала почти одновременно с хозяевами. Обе хозяйки, и старая, и та, что помоложе, продрогшие и промокшие, вошли в комнату и, как были, не раздеваясь и даже не переобувшись, встали около кресла с покойником. Милиционеры, три человека, с какими-то бумагами и фотоап-паратом, сначала громко предупредили о том, что ничего нельзя трогать, потом обошли всю ком-нату, заглянули под диван, под кресло, один из них, совсем черный с большими роскошными уса-ми, долго стоял у окна, разглядывая что-то то ли на улице, то ли в доме напротив.

Впрочем, тихо и спокойно все было совсем недолго. Через какое-то время, может быть минут через пять, а может и спустя полчаса – время совсем потеряло всякую возможность измерения, старуха снова заголосила, порываясь убежать, кого-то позвать на помощь, дочь схватила ее за ру-ки, та начала вырываться, но дочери удалось ее успокоить и она тихо спросила, обращаясь  к ми-лиционерам:

– Можно уйти на кухню?

– Да-да, конечно, – как бы спохватившись,  поспешно закивал головой чернявый, – пройдите на кухню. Я сейчас к вам выйду. И вы тоже, – обратился он ко мне, – тоже пройдите, пожалуйста, на кухню. Я сейчас.

Женщины вышли и, не замечая меня, скрылись за соседней дверью. Видимо, там располагалась кухня.

Конечно, самым разумным решением для меня было бы просто повернуться и уйти. Но сейчас это сделать уже было поздно, а раньше не получилось. Пожав плечами, я пошел за ними.

Я не сказал, что квартира была маленькой, просто крохотной. Я и не предполагал, что в старых питерских домах могут быть такие квартиры. Четыре двери с выходом в узенький коридорчик – вот и все. Из четырех дверей одна была входная, вторая – в комнату, третья – в кухню, а четвертая, видимо, санузел. Как здесь можно было развернуться нам всем, представить трудно.

2.

– Господи, мама. Ну кто его убивал? Кто? Он умер. Умер от разрыва сердца, или еще от чего. Ты же видишь, сейчас и милиция это же скажет.

Старухина дочь повернулась ко мне, как бы ища поддержки, но что я мог сказать, если ровным счетом ничего не понимал. Кто убил? Когда? За что? И убивал ли вообще? Может быть, действи-тельно, старику стало плохо, и он умер. Сам.

– Наточка,  не надо мне ничего говорить. Я не глупая, не глупая. Я сама слышала, как что-то ух-нуло, и он захрипел. Страшно так захрипел. Хр-р-рр! – изобразила старуха хрип и сама чуть не за-дохнулась, схватившись рукой за сердце. – Нет, Наточка, – продолжила она, отдышавшись, – не-е-е-т, убили его. Бомбу бросили в окно и убили.

– А почему же тогда нас не убили? Почему только его? Бомба бы всех убила. Мы же в квартире были.

– И нас убьют. Тоже убьют.

– Господи, мама, успокойтесь. Надо о похоронах думать, деньги искать, гробом заниматься.

– Об отце надо думать, а не о гробе. Об отце. И о нас. Нас тоже убьют, – закричала старуха уже истошно и в полный голос. На меня так никто внимания и не обратил. А я стоял молча.

На старухины причитания из комнаты вышел черноусый милиционер.

– Что такое? – спросил он встревоженно и, как мне показалось, даже удивленно. – Еще что слу-чилось?

– Нет, это мама, – ответила Наталья и бессильно развела руками.

– А. Ну, да. – Милиционер вроде успокоился, ушел, но тут же вернулся, уже с бумагами.

– Извините, но нам надо с вами поговорить. Меня зовут Львовцев Дмитрий Иванович, капитан Львовцев. Вы расскажите, пожалуйста, что и как произошло. Только подробно, очень подробно.

– Я сама слышала, как что-то ухнуло, и он захрипел. Страшно так захрипел, – снова начала свой рассказ старуха, но почему-то изображать хрип на этот раз не стала. А может быть помешал капи-тан Львовцев?

– Когда это было? – быстро спросил он.

– Как когда? Вечером, вчера вечером. Я была в ванной, когда вдруг что-то ухнуло…

– И он с вечера так сидит?

– Нет, он ночью спал. Плохо спал, жаловался, что дышать трудно. А утром позавтракал, правда, совсем чуть-чуть, и сел читать газету. Я вышла